Специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился с двумя российскими спортсменками, выигравшими серебро на Олимпиаде, и клянется, что понял про девушек что-то такое, чего до сих пор не понимал. И считает, что они обе — великие.
Часть 1-я. Серебро Великой
Саблистка Софья Великая стояла у входа в подвале The Bosco Club под ярким светом и готовилась войти в зал, где ее готовились поздравлять. Ее можно было назвать какой угодно. Красивой. Высокой. Стройной. Улыбающейся. Великой, наконец. Но только не счастливой.
— Какая красивая у вас медаль,— сказал ей кто-то из болельщиков.
— Да,— согласилась она.— Вот только не блестит.
Через минуту мне казалось, что она вообще сейчас заплачет.
Но через час она, кажется, справилась с собой.
Но я не был, конечно, уверен. Все знали: она очень хотела золота. И у нее был шанс.
— Что,— спросил я ее,— ненавидите сейчас свою серебряную медаль?
— Нет,— пожала она плечами.— Я ее люблю.
После того как девушка говорит, например, мужчине такие слова таким тоном, он должен уходить. Потому что в этом «люблю» и правда было что-то настолько холодное и безразличное, что я понял: она не простит себе сегодняшний день, пока не выиграет наконец олимпийское золото. А если не выиграет, так и будет мучиться.
— Нет,— поспокойней продолжила она,— конечно, я очень рада первой медали на Олимпийских играх. И я понимаю, что это не осознается… Что еще я должна сказать?
Я уже жалел, что спросил.
— Но мысли-то,— не выдержала она,— были только о золоте!.. Это не в плане высокомерия… Просто я могла… Я была готова…
— Но вы были так холодны, так спокойны, так бессердечны с кореянкой. А она радовалась каждому очку, как золотому.
— У нее весь день и все встречи были настолько напряженными, что, конечно, она такая и была. Эмоции были на пределе.
— А у вас?
— У меня в этот день были другие встречи. Мне было легче. И я упустила начало боя, когда она так агрессивно атаковала... А потом уже не могло быть уверенности никакой в себе. Появляется зажатость, переживания, делаешь больше ошибок, не показываешь того, что можешь, потому что стараешься быть осторожной…
— А все равно в какой-то момент сократили отрыв до двух очков. И я думал…
— Я до последнего удара верила, что счет будет 14:14,— вырвалось у нее (бой идет до 15 очков.— А. К.).
— Этот бой вам еще долго будет сниться. И это золото,— сказал я.
— Может, и не будет,— ответила она.— После Пекина я полтора месяца не спала.
Действительно, как может человеку что-то сниться, если он вообще не спит?
— Сейчас,— закончила Софья Великая,— думаю, пройдет раньше.
Я понимал, о чем она говорит. Я видел тот бой четыре года назад. Он боролась за бронзу, и счет был 14:14. И она не выиграла.
— Вы понимаете? — спросила она.— Есть такие вещи… которые были моим стремлением…
— Но есть же еще Рио через четыре года,— сказал я.
Я, уже когда сказал, подумал, что она сейчас возмутится. При чем тут Рио, когда сейчас она сидит с серебряной медалью, которая должна была быть золотой, и думает только об этом.
— Ну да,— согласилась она.— Четыре года — это такое длительное и очень короткое время. После Пекина очень быстро, кажется, начался отбор на следующую Олимпиаду. Это был очень тяжелый отбор. На два места до последнего момента было три человека. Все с одним количеством очков. И я отобралась, несмотря на то что были проблемы со здоровьем, с иммунитетом… И за полтора месяца до Олимпиады рву связку на голеностопе!
Она засмеялась:
— Представляете, я только сейчас, когда с вами сижу, понимаю, что связка была порвана.
Она не чувствовала этого несколько часов: во время боя и после него. Просто забыла. Хотя куда может уйти боль? Только в это адское сражение, которое она пережила в этот день.
— Голеностоп болит? — спросил я.
— Каждый день болит,— кивнула, помедлив, она.— Я хожу с этим ощущением. Я живу с ним. Так вот, когда я отобралась, то, конечно, думала только о золоте…
Она не могла не говорить об этом. Потому что не могла не думать.
— Ну не потому, что самооценка завышенная! Не поэтому же… Просто…— она честно пыталась объяснить.— Просто человек, у которого все получается, не может не думать об этом.
— Все думают о золоте,— уверенно сказала она.— Только не все это озвучивают. Думаете, ради участия едут на Олимпиаду? Это разве кому-нибудь не смешно? Если у человека есть хоть какой-то шанс, он начинает думать об олимпийском золоте.
— И поэтому не может расслабиться?
— Да, наверное,— вздохнула она.
Она и сама, конечно, не выглядела расслабленной.
— Вот кореянка расслабилась. Она получала удовлетворение во время боя!.. Олимпиада — это такой вид спорта…— продолжила она и остановилась, поняв, наверное, что не так выразилась.
Я подумал, что, наоборот, все правильно. Олимпиада — это такой вид спорта.
— Тут, если человек может реализовать себя хотя бы на 20%, он побеждает. Все так боятся, все так нервничают… У нас ведь на этой Олимпиаде происходило что-то невероятное. Чемпионы мира, олимпийские чемпионы — все проиграли.
— Ну значит, вы выиграли! — обрадовался я.
— Я не думаю, что это серебро будет грузом моим,— ответила она, предпочитая не слышать.
— Все-таки не было у России вообще никаких медалей в женской сабле никогда,— я все-таки пытался гнуть свою линию.
— Да…— сказала она.— Я помню то ощущение в Пекине. В полумиллиметре от бронзы.
Тут не было никакого преувеличения. Ее сабля и в самом деле была в полумиллиметре.
— И я понимаю, что как было бы хорошо с моей фамилией выиграть для России золото. Буду верить, что на следующей Олимпиаде… Нормально сказала? — засмеялась она.
— Заголовки про вас в газетах будут пересекаться,— сказал я.
— Почему?
— «Девушка с саблей», «Танец с саблей», «Роман с саблей»… Как-то примерно так будет.
— С саблей? — переспросила она.— Я ведь случайно выстрелила, можно сказать, не туда…
Они жили в Алма-Ате, и фехтованием увлекался ее брат.
— Григорием зовут,— уточнила Софья.
Потом он выиграл чемпионат Европы и уехал в Москву.
«Сонь,— говорит,— тебе тоже надо фехтованием заниматься».
То есть ему в Москве, видимо, одиноко было.
— А чем вы занимались в это время? — уточнил я.
— Музыкой. Я шесть лет училась в музыкальной школе. Танцами. Я любила бальные танцы.
— Но не окончили музыкальную школу. Года недоучились, да, раз шесть лет занимались?
— Потому что фехтованием занялась,— пожала она плечами.
— Так слушали старшего брата?
— На танцы я записалась,— разъяснила она,— потому что как обыкновенная девочка решила заниматься общеукрепляющими дисциплинами.
Умело формулирует фехтовальщица, подумал я.
— Да,— продолжила она.— Брат меня убедил. У меня есть данные. Я высокая…
— Или Великая?
— А это важно? — посмотрела она на меня.
— И сейчас в Москве живете?
— Нет, за границей! — передразнила она меня.— Конечно, в Москве. Все в Москве у меня. И мама. И младший брат.
— И личная жизнь? — рискнул спросить я.
Она изменилась за время этого разговора. Она уже иронизировала. Иронизирующего человека можно об этом спрашивать.
— Я не знаю,— быстро сказала она.
— Есть такое мнение, что у спортсменки, если она хочет выиграть золото Олимпиады, не может быть личной жизни. Надо забыть про нее, и все. У спортсмена еще может быть. А у спортсменки нет на это ни сил, ни времени… Она же хранительница очага.
— Ну как можно забыть про личную жизнь?! — воскликнула она.— Если ты встретила человека, если ты дорожишь им, несмотря на разлуки эти постоянные… Просто люди не встретили друг друга, если так думают.
— А как же встречаться? — переспросил я.— По скайпу?
— Что?! — расхохоталась она.— По какому скайпу?! Можно и прилететь. Сейчас это не проблема.
— То есть,— сказал я,— он здесь?
— Я этого не говорила,— опять засмеялась она.— Слушайте, а что вы все пишете и пишете? Про меня и писать-то нечего! Вы в фехтовании вообще разбираетесь? Или главное, что фонарь горит (когда удар засчитан.— А. К.)?
Она перешла в нападение. Атаковала. Саблистка.
— А что, разве много людей, которые разбираются в фехтовании? — переспросил я.
— Очень много,— сказала она.— Гораздо больше, чем вы думаете.
Она взяла, таким образом, еще очко.
— И в сабле?
— Да. Хотя это новый вид оружия.
— Оружия? — переспросил я.
— Ну а чего же еще? Это же не дисциплина. Это оружие.
— Я понимаю теперь, почему меня один лондонский таксист спросил: «Почему вы, русские, побеждаете там, где надо сражаться, убивать: дзюдо, фехтование, стрельба?! А в плавании не побеждаете».
— И что вы ему ответили?
— Я сказал, что мы и в стрельбе не побеждаем.
Счет по очкам, мне кажется, сравнялся.
— Я никого не убиваю,— сказала Софья Великая.— Хотя бывает в фехтовании, что ранят. Очень редко, но бывает. Всего несколько случаев. Одному человеку глаз проткнули. Другой российскому спортсмену через руку проткнул до печени — оружие под кожей прошло…
— С вами, надеюсь, ничего такого не случалось? — с тревогой спросил я.
— Отделывалась легкими ушибами и синяками.
— И сегодня?
— Что-то сегодня меня жалели…— она перестала улыбаться.
Опять вспомнила о своем серебре.
— Если бы вас жалели, у вас сейчас была бы золотая медаль,— неосторожно произнес я.
— Это вы сказали,— кивнула она.
Разговор был окончен.
Часть 2-я. Серебро Царукаевой
Мы встретились со Светланой Царукаевой в Олимпийской деревне, у нее в номере. Я был, кстати, поражен, как буквально за один день изменилась деревня. Появились совершенно новые люди. Девушки с ногами, которые не снились Еве Герциговой. И как много было этих девушек. И как они куда-то все бежали.
И мужчины разных весовых категорий, но все какой-то одной породы.
Выяснилось, что в Олимпийскую деревню заехали легкоатлеты.
— Я считаю,— сказала мне штангистка Светлана Царукаева, которая взяла серебро на Олимпиаде,— что штангой должны заниматься девушки, у которых есть к этому талант. Ведь у кого какие таланты. К примеру, у меня нет таланта быть баскетболисткой при росте 1 метр 53 сантиметра. И в шесть лет меня как гибкую отдали в художественную гимнастику.
— Вас? — удивился я.
— А что? Но потом, в 12 лет, брат привел в зал армрестлинга.
— Ну, логично,— пробормотал я.
— Конечно,— подтвердила она.
— А почему вы так легко бросили художественную гимнастику? — уточнил я.
— Потому что далеко было ездить,— легко объяснила она.— 30–40 минут из одного конца Владикавказа в другой. Тем более маленькая девочка. К тому же я бы не хотела постоянно вес держать, как это нужно в художественной гимнастике.
— То есть вы могли бы быть хрупкой и…— я замялся.
— Меня устраивает, как я сейчас выгляжу,— резко сказала она.
Выглядит она и в самом деле впечатляюще.
— К тому же я хотела, чтоб у меня фигура была красивая,— добавила Светлана.— Поэтому в том числе занялась армрестлингом. И еще потому, что не хотелось дома просто так сидеть.
Через два месяца после того, как начала заниматься штангой, она стала кандидатом в мастера спорта, через год мастером, через полтора — мастером спорта международного класса. Потом выиграла чемпионат России и попала в сборную. Это было десять лет назад.
И все эти десять лет она шла к олимпийскому золоту. В Лондоне остановилась в опасной близости от него.
— Я уже полжизни штангой занимаюсь,— сказала Светлана.— То есть 12 лет.
Она выиграла и первые свои международные соревнования. Они проходили в Ницце.
— Вы в первый раз оказались за границей?
— Сильное впечатление было?
— Да,— подтвердила она.— От моря. Я никогда до этого не видела моря.
— А как же осетинские мужчины относились к тому, что вы, девушка из художественной гимнастики, стали заниматься штангой? Мужским, мягко говоря, видом спорта. Их видом спорта.
— У меня есть два старших брата. Я участвовала в своих первых серьезных соревнованиях — а тогда во Владикавказе никто из девочек штангой не занимался — и среди мальчиков заняла четвертое место. Но я хотела оценить себя как девочка! И я стояла заплаканная, и сказала: «Я же первая среди девочек. Я же выиграла!» И мне написали грамоту за первое место. Я пришла домой довольная, показываю брату, а он говорит: «Ты же не выиграла! Потому что ты же одна среди девчонок выступала». Я грамоту в клочья разорвала! «Я покажу тебе,— сказала я,— как я ее не выиграла!» И до сих пор, мне кажется, показываю.
— Но теперь-то по-другому к вам, конечно, относятся,— сказал я.
— Конечно. Но я вообще-то не обращаю внимания на то, как относятся.
— А как же личная жизнь? — удивился я.— Ее может не быть?
— Личная жизнь исключена,— так же резко сказала она.— Не все так просто, как казалось бы… Если я и маму по полгода не вижу, то какая личная жизнь? Тем более женщина — это хранительница очага… Мужчины — да, они могут себе позволить. И ребенок может появиться, а женщина будет с ним сидеть.
— Но можно же встречаться…— попробовал возразить я.
— Нельзя,— отрезала она.— Как вы себе это представляете? Но зато мы знаем, ради чего мы трудимся.
— Ради чего?
— Ради золота на Олимпиаде,— объяснила она мне как маленькому.— Это серебро… Тяжело описать мое состояние… В какой-то мере я рада…
Рада… В той же, в какой Софья Великая.
— А с другой стороны… Я же способна была!
— Но я знаю, какую вы травму получили. Как вы можете себя за что-то упрекать?
— Да, за три недели до Олимпиады повредила мениск. День тренировалась, три ходить не могла. По приезде сюда решили подать заявку на обезболивающий укол на колено. Ни сесть, ни встать не могла. А еще и страну же надо поддержать. Поэтому еще я так расстроена была, что не оправдала надежд.
— При таком колене? То, что вы сделали, и так не укладывается в голове.
— Без обезболивающего ничего нельзя было сделать,— сказала она.— Мне тут компьютерную томографию делали, меня английский врач осматривал, чтобы разрешение на укол дать. В конце концов дал. И вышла на помост — либо пан, либо пропал. Но ничего, пронесло. Меня потом в Олимпийской деревне врач осматривал: «Неплохо выглядит колено, я думал, ты на одной ноге обратно прискачешь».
— Разве можно было с таким коленом вообще выступать?
— Потому что это не физкультура, а спорт,— сказала Светлана.— Разница-то есть? А вы говорите: личная жизнь…
— Действие обезболивающего еще не закончилось? — спросил я.
— Заканчивается,— ответила.— Через пару деньков.
— Как же это с вами случилось?
Он пожала плечами:
— Было асимметричное движение, но надо было опереться на ногу и зафиксировать вес.
— Зафиксировали?..
— Зафиксировала.
— А обязательно надо было зафиксировать?
— Обязательно. А на Олимпиаде меня хватило на один толчок только. Там ведь ножницы, надо ногу вперед… а она у меня болит. Мы с тренером с самого начала решили: что колено даст, то и буду работать. А в рывке сто килограммов вырвала, говорю: «Давайте подстрахуемся и поставим теперь 106». Взяли… Главное, думаю, зацепиться… Вроде зацепилась… А 111 килограммов — нет. А 112 — вырвала.
— Все равно же больше человек не смог бы сделать,— говорю я ей.
— Можно было, может быть, попробовать,— думает она.— Но с другой стороны, как толкать, когда передняя нога в таком состоянии и через обезболивающий укол так болит?.. А может, и надо было… Я ведь не серебро выиграла. Я золота не выиграла.
Я разговаривал с ними в один день. Софья Великая не выиграла золото в этот день, а Светлана Царукаева — два дня назад. Но два дня, выяснилось, не лечат.
— Операцию будете делать?
— Буду. Ничего страшного не вижу. У многих такие проблемы. Домой съезжу.
— Вот там мужчины вас будут окружать вниманием…
— В каком смысле? — настороженно переспрашивает она.
— В таком.
— Наоборот,— отвечает Светлана Царукаева.— Если мужчина видел меня по телевизору и потом поддается таким вещам и обращает на меня внимание, то это же неприлично выглядит у нас. Уважение к такому человеку пропадает.
— То есть пока на улице случайно не познакомится, не зная, кто вы такая…
— Боюсь, уже бесполезно. Могут узнать все.