"Дионис" Тадаши Сузуки — из тех редких спектаклей, которые бессмысленно описывать. Можно, конечно, порассуждать о режиссерской концепции еврипидовских "Вакханок", поставленных в традициях японской сцены. Но все равно не передать загадочного эффекта постановки Сузуки: игравшийся без перевода и скупой на выразительные средства, "Дионис" не отпускал внимание публики ни на мгновение. Даже от неподвижно сидящих в один ряд, лицом к залу, шести жрецов исходило столь сильное физическое напряжение, что, казалось, их подпитывал из-под сцены некий невидимый источник энергии. Истовой экспрессией полнился каждый жест японских артистов. Три вакханки в ярких красно-белых одеждах с тяжелыми длинными шлейфами всего два раза пересекли почти пустую сцену резкими, широкими шагами-бросками. Всего на несколько минут появилась убившая в вакхическом безумии своего сына Агава. Всего несколько реплик характерным протяжным голосом провыл старик Кадм. Но не только набором строго вычерченных, геометрически совершенных мизансцен и не только идеальной техникой голосоведения остается в памяти "Дионис" Тадаши Сузуки. Прежде всего он запоминается нечеловеческой концентрацией витальной энергии. Будто японцы знают не только секреты собственного сценического стиля, но и тайную правду об устройстве мироздания, о вечном соседстве и вечном соперничестве жизни и смерти. Кажется, что воспитанные Сузуки актеры способны передать залу какой-то неслышимый будничным ухом, грозный и вечный гул человеческой истории. Как будто они работают в том диапазоне театральных — и профессиональных, и эмоциональных — "частот", который не виден и недоступен остальному миру.
"Дионис" Тадаши Сузуки — из тех редких спектаклей, которые бессмысленно описывать. Можно, конечно, порассуждать о режиссерской концепции еврипидовских "Вакханок", поставленных в традициях японской сцены. Но все равно не передать загадочного эффекта постановки Сузуки: игравшийся без перевода и скупой на выразительные средства, "Дионис" не отпускал внимание публики ни на мгновение. Даже от неподвижно сидящих в один ряд, лицом к залу, шести жрецов исходило столь сильное физическое напряжение, что, казалось, их подпитывал из-под сцены некий невидимый источник энергии. Истовой экспрессией полнился каждый жест японских артистов. Три вакханки в ярких красно-белых одеждах с тяжелыми длинными шлейфами всего два раза пересекли почти пустую сцену резкими, широкими шагами-бросками. Всего на несколько минут появилась убившая в вакхическом безумии своего сына Агава. Всего несколько реплик характерным протяжным голосом провыл старик Кадм. Но не только набором строго вычерченных, геометрически совершенных мизансцен и не только идеальной техникой голосоведения остается в памяти "Дионис" Тадаши Сузуки. Прежде всего он запоминается нечеловеческой концентрацией витальной энергии. Будто японцы знают не только секреты собственного сценического стиля, но и тайную правду об устройстве мироздания, о вечном соседстве и вечном соперничестве жизни и смерти. Кажется, что воспитанные Сузуки актеры способны передать залу какой-то неслышимый будничным ухом, грозный и вечный гул человеческой истории. Как будто они работают в том диапазоне театральных — и профессиональных, и эмоциональных — "частот", который не виден и недоступен остальному миру.