Вряд ли дочка впервые упала именно в тот раз, о котором помнит Полинина мама Ирина. Поле тогда было десять месяцев, она только еще пыталась ходить. Конечно, падала, как же без этого. Но Ира помнит почему-то одно, то самое падение, с которого, как она считает, все и началось. После которого у Поли, как говорит Ира, "стали ноги подгибаться". Был повод для беспокойства? У кого-то могло бы и не быть. А у Иры был, и очень весомый. Незадолго до этого умер Роман — Ирин муж, отец Полины. Умер в 27 лет от остеосаркомы — рака кости.
А у Поли, оказалось, рак крови. Очень опасный — миелобластный лейкоз. Выяснилось это, как водится, не сразу, хотя Ирина при первом же подозрении побежала с дочкой к врачам. Проверили, положили в больницу, провели курс антибиотиков. Выписали без контрольного анализа крови. Но у Иры мама врач. Она настояла на анализе, вот тут-то и обнаружилось: в крови нетипичные клетки! Ирину с Полей из Саяногорска, где они живут, отправили в Абакан, столицу Хакасии, потом на реанимобиле — в Красноярск. Клетки определили. Это были бласты, и это означало только одно: рак.
Вот и думает теперь Ирина: сыграла ли роль наследственность? Ведь в семье мужа были и еще онкологические больные. Сыграл ли роль алюминиевый завод, где работал Роман? Производство ведь по определению для здоровья вредное. Или дело в том, что вырос Роман в Казахстане? Там ведь Семипалатинск, полигон... У Иры нет ответов на эти вопросы. Но точных ответов нет и у ученых.
Трое Чурсиных — дочка, мама и бабушка — обитают в палате Института детской гематологии и трансплантологии имени Р. М. Горбачевой в Петербурге. Поля оказалась девицей опасливой и немногословной. Кратко отметила гостя правильным словом "дядя", после первой фотовспышки задумалась, не стоит ли на всякий случай зареветь, но мама и бабушка отвлекли от плохих мыслей, да и "дядя" сильно не вредничал. Так что естественные подозрения сначала уступили место любопытству, а там уже и приветливая улыбка пошла в ход. Был бы рот до ушей, да щеки мешают.
— Это от гормонов,— объяснила Ирина.— Мы в Красноярске на поддерживающей терапии были, на гормонах и антибиотиках. В день чуть ли не по 250 граммов прибавляла. Химиотерапию начали уже здесь, в Петербурге. Нам очень быстро вызов пришел, красноярские врачи даже удивились.
— Мама вам и в Красноярске помогала?
— Мама помогала,— отвечает Ирина.— Но это не моя мама, это мама Романа, то есть моя свекровь, Фаина Ивановна. В Красноярске они с моей мамой друг дружку меняли, а в Петербург моя мама полететь не смогла. Мне с родней повезло. У нас большая и дружная семья.
Повезло, это правда. Но правда и то, что поддержка семьи оказывается совершенно недостаточной, когда приходит такая беда. Доходы весьма скромные, без Романа стало и в этом смысле тяжело. Роман зарабатывал больше всех, но это самое "больше" настолько относительно! Как можно платить 25 тыс. в месяц рабочему алюминиевого завода?! Бывал я на этих заводах, там даже экскурсантам надо за вредность платить...
— Он сначала работал поваром,— рассказывает Ирина,— а потом поучился и стал электролизником. Гордился, что стал настоящим металлургом. А потом еще и на крановщика выучился.
Ира не плачет, а даже мягко улыбается, вспоминая мужа, и становится понятно: она и сейчас не вполне верит, что Романа нет. Спрашиваю об этом, она соглашается и добавляет:
— Если честно, я до сих пор не верю, что дочка болеет. Особенно когда не плачет, а играет, смеется...
Это защитная реакция. На то, что сводит с ума и чего изменить нельзя.
В случае с Полиной не отделаться химиотерапией, здесь после нее нужна радикальная мера: трансплантация гемопоэтических (кроветворных) стволовых клеток. Или, как чаще говорят и пишут, костного мозга. Но родственными совместимыми донорами могут быть только братья и сестры, да и то далеко не всегда. А доноров неродственных предварительным поиском в огромной международной сети обнаружить для Полины не удалось. Редкий генотип.
Остается только одно: пересадка частично совместимого костного мозга от мамы. Больше не от кого. Клетки надо предварительно сепарировать, разделить на совместимые и несовместимые. Для этого необходимо специальное оборудование, которое не оплачивается никакими государственными квотами. Кроме того, нужны особенно эффективные, а значит, и дорогие лекарства. Все вместе это называется так: гаплоидентичная трансплантация.
Она опасна. Ее называют терапией последней надежды, терапией отчаяния.
Кто-то сказал, что отчаяние и надежда — это две дороги, которые ведут в одно и то же место. Не помню кто, но сказать так мог только человек отчаявшийся. То есть "отхотевший" ("чаяти" по-древнерусски — "хотеть"), который ни на что уже не надеется. На самом деле есть множество свидетельств тому, что эти дороги ведут в разные места. Мы с вами поведем Полину дорогой надежды, правда?