Сантьяго Калатрава — архитектор, вне всякого сомнения, гениальный, хотя и не слишком любимый современной критикой. Он слишком красив, чтобы его могли любить сегодня, когда современное искусство отменило категорию красоты как нечто не вполне приличное — когда она слишком вылезает, всем кажется, что произошла какая-то неловкость. Но, хотя и эрмитажная выставка невероятно красива, поскольку макеты Калатравы — это нечто среднее между инсталляцией и ювелирным шедевром,— все же архитектурные выставки так устроены, что показывают не сами произведения, а проектные материалы к ним. Я решил поехать в Валенсию, чтобы посмотреть одно из главных произведений Калатравы — Город науки и искусства — в натуре. И, должен сказать, у меня давно не было настолько опустошенного состояния, как после этого путешествия.
Это очень большой комплекс, размером, скажем, с аэропорт "Домодедово", который состоит из четырех элементов — Дворца искусств королевы Софии, Музея наук принца Филиппа, здания под названием "Семисфера" и Океанариума, который сделан по проекту другого архитектора, Феликса Канделы. Три здания Калатравы — это архитектурные чудеса. Дворец искусств, собственно оперный театр, представляет собой здание, которое иногда сравнивают с моллюском (в смысле, что у него есть раковина и разные внутренние впадины), но мне он показался больше похожим на сложный рыцарский шлем, какие любили делать в эпоху барокко — знаете, когда все сдвигается, отодвигается и при этом круглится, как металлический сейф, развивающийся на романтическом ветру. Очень диковинное здание, а в проемах шлема (или раковины) у него на мягких местах еще и пальмы растут. "Семисфера" — это, в общем-то, большой глаз, плавающий в бассейне, причем у него есть внешняя оболочка, которая поднимается, как веко, и внутри круглый белый зрачок. Страшно эффектное сооружение, которое тебя все время рассматривает, несколько медицински-сюрреалистическое по поэтике. Наконец, музей принца Филиппа — эту вещь принято сравнивать с обглоданным скелетом большой рыбы, но мне она больше напомнила кусок огромного готического собора с гигантскими аркбутанами и контрфорсами, которые составляют главную красоту готики для людей, увлеченных конструкциями. Феликса Канделу ни с чем не сравнивают, потому что кому интересно сравнивать какого-то Канделу, когда рядом Калатрава.
Из этих описаний — а все, кто описывает этот комплекс, делают это примерно в тех же выражениях — понятно, что здания эти, откровенно сказать, ни на что не похожи, вернее, менее всего похожи на здания. Они красивы, но это довольно специфическая красота. Правильнее всего ее было бы назвать красотой экорше (человеческое тело со снятой кожей), когда видны все мышцы и кости, что очень удобно для изучения анатомии. Художники, пока они еще умели рисовать, а не занимались тем, чем сейчас, часто рисовали экорше для лучшего уяснения человеческой пластики, и в этом была красота, хотя и несколько перверсивного свойства. У Бориса Акунина есть роман "Декоратор", повествующий о Джеке Потрошителе как российском подданном, так вот там герой, разделав свою жертву, начинал укладывать органы как-то по-новому, в более совершенном порядке,— отчасти композиция Калатравы напоминает именно этот образ: отдельно скелет, отдельно глаз, отдельно голова с частично вскрытым черепом. Интересно, что Акунин использовал именно слово "декоратор", хотя речь идет не о декорировании тела внешними красивостями, но о восхищении совершенством его внутреннего устройства. Калатраву тоже принято упрекать в декоративности — Чарльз Дженкс, великий критик и теоретик современной архитектуры, разнес его за это в пух и прах. А он тоже ничего не украшает, а скорее любуется, как удачно работают мышцы, скелет, связки и оболочки. Замечу, впрочем, что архитектор здесь в меньшей степени маньяк, чем кажется на первый взгляд. Архитектуре вообще свойственно всем этим любоваться. Помните, как Осип Мандельштам описывал готику? "...радостный и первый, //Как некогда Адам, распластывая нервы, // Играет мышцами крестовый легкий свод" — и дальше: "Я изучал твои чудовищные ребра". Ребра расположены как-то в сторонке от мышц и нервов, которые еще и самостоятельно напрягаются, радостно поигрывая собой. Немного напоминает мясной ряд на рынке, где с костями — по 300 рублей, а мякоть — по 450.
Но самым поразительным тут является другое. Значит, так. Опера не работает. Ее как открыли в прошлом году, так и закрыли на достройку. "Семисфера" тоже не работает. Вернее, она должна работать как планетарий, но пока там только показывают сферическое кино, а поскольку на него мало ходят, то его тоже не показывают. Работает только музей принца Филиппа.
Это музей науки. Когда два года назад у нас началась история с реконструкцией Политехнического музея, президент Дмитрий Медведев выразился в том смысле, что хорошо бы из него сделать музей науки. Это первый и единственный случай, когда я совершенно искренне порадовался, что Владимир Путин вернулся и все обошлось. Потому что более идиотской затеи представить себе невозможно.
Там внутри гигантского пространства поставлены такие, как бы сказать, выгородки, и в них изучаются научные явления, но так, чтобы быть ближе к людям. Например, велосипедное колесо и рядом стул на крутящейся ножке, и если раскрутить колесо, а потом его взять в руки за ось и наклонить в горизонтальной плоскости, то оно вращается в одну сторону, а ты на стуле начинаешь крутиться в противоположную. Но очень медленно, потому что весишь больше колеса. Так люди постигают, что сила действия равна силе противодействия. Или там еще есть павильон, где разные мягкие диваны, а в них вшиты колтуны и шишки, и когда на них сядешь или ляжешь, то на мониторе можно увидеть, как неправильно искривляется позвоночник. Так люди на практике постигают, что надо с умом выбирать себе пружинный матрас, к чему меня уже неделю призывает Валентин Дикуль на стартовой странице "Яндекса". Еще там можно подпрыгнуть, и твой вес будет фиксироваться в момент приземления и потом после него, и он будет разный. Так люди на практике постигают, что если много прыгать, будешь больше весить, или я уж не знаю, что они хотели сказать этим практически ненужным устройством.
Причем все это сделано как-то подчеркнуто халтурно, на скорую руку, из какого-то целлофана, пластика, некоторые павильоны подклеены скотчем, и он уже давно отклеился и запылился — ну знаете эту его манеру. Кое-где встречаются стенды из вырезанных журнальных картинок, причем таких неказистых, типа "Наука и жизнь" — ну ровно будто наглядное пособие из нашего кабинета химии, которое мы с другом Мишкой в детстве клеили после уроков за плевание в Аньку и Маринку жеваной бумагой из трубочки. Прямо ходишь и думаешь, вот ведь горе какое. Такое большое здание построили и совсем не знают — зачем.
В общем, если вспомнить, что и оперу незнамо зачем построили, и "Семисферу" тоже, то совсем плохо становится. Потому что вся эта затея — это, в сущности, гигантский храмовый комплекс современных ценностей, науки и искусства. И храмы построены, но наполнить их нечем. И из-за этого и сами храмы кажутся бессмысленными, и вообще ничего от ценности современности не остается — один гигантский натюрморт из прозекторской.
А дело было так. В 1991 году власти города Бильбао заключили договор с Музеем Гуггенхайма о строительстве там музея, и архитектор Фрэнк Гери его спроектировал, и к 1997 году его построили. Деньги на это давало федеральное правительство, потому что Бильбао — самый большой город Басконии, а баски такой народ, что они, во-первых, пострадали от Франко, во-вторых — вообще хотели бы отделиться от Испании, а в-третьих — у них еще и террористы. И чтобы всего этого не было, правительство дало им много денег, и теперь действительно стало как-то лучше. Но в 1996 году, после перевыборов, власти Валенсии начали очень обижаться, в том смысле что Валенсия тоже когда-то была отдельным государством, а они не сепаратничают, не бунтуют, хотя могли бы, а вот одним все, а другим ничего. И им тоже дали денег, и они тогда решили вместо телебашни, которую начали было проектировать на этом месте, построить все это. А поскольку конкурс на телебашню выиграл Калатрава, ко всему прочему еще и уроженец Валенсии, то он и получил новый заказ. Но чтобы не говорили потом, будто Калатрава, как Зураб Церетели, забирает себе все заказы, на последнюю часть комплекса, Океанариум, позвали этого Канделу — и получился как бы Церетели с Франгуляном. Но в Бильбао хитрые баски сообразили, что мало построить музей, надо его еще чем-нибудь наполнить, и заключили с Музеем Гуггенхайма договор на регулярное пополнение музея содержимым. А в Валенсии про это забыли — и теперь не знают, что делать.
Это поучительная история для всех, кто говорит об эффекте Бильбао. О нем у нас много говорят. То в Перми, то в Твери, то в Калининграде, то во Владикавказе время от времени возникает желание что-то этакое построить и тем самым повторить эффект Бильбао. Валенсия — первая попытка повторения этого эффекта, и вообще-то, когда там оказываешься, понимаешь, что повторение такого рода невозможно.
Тут возникает существенный вопрос. Может считаться хорошим и гениальным архитектор, который построил совершенно бессмысленное сооружение? Возможны разные точки зрения. Я считаю так.
Архитектор — это такое существо, которое по своей природе стремится создать что-нибудь диковинное за чужие деньги, потому что своих в таком количестве у него не бывает. Но это трудно сделать, потому что у зданий есть ограниченный набор функций, и совсем уж разными их сделать не получается. Дом похож на дом, магазин на магазин, а офис на офис. Праздник возникает тогда, когда функции нет вообще, и тогда можно построить здание, похожее на окурок, череп мамонта или зубную щетку. Это не всегда получается так красиво, как у Калатравы, но всегда запоминается. Но строительство здания без функции — это редкость, потому что обычно возникают какие-то люди, которые начинают приставать к таланту с вопросами, ты что же гад, делаешь-то? Ты на что потратил чужой миллиард евро?
Единственный выход для гениев в этом случае — обольстить какого-нибудь автократа из страны третьего мира, чтобы он полюбил безумный замысел, счел его своим, и тогда уже людей, пристающих к таланту с вопросами, не возникает. Посмотрите, скажем, на Астану — она вся застроена такими феерическими объектами с неясными функциями. Но я считаю, что архитектор, который вот так разводит народ, стонущий под пятой автократического руководителя, не может считаться хорошим и гениальным. Наоборот, он должен был бы объяснить автократу, что нужно сделать что-то такое полезное для людей — скажем, построить коттеджи для выращивания среднего класса, суды для независимости правосудия, ну и так далее.
Но вот когда таким людям, как Калатрава, удается развести на то же самое бессмысленное действие демократические страны, используя их комплексы толерантности и уважения к национальным меньшинствам,— это, я считаю, по-настоящему гениально. Во-первых, потому что это гораздо труднее. А во-вторых, потому что в этих демократических странах и так все строится по уму, и из-за этого очень редки такие объекты. А редкость — одна из главных предпосылок ценности.
Так что слава Калатраве, и правильно его пригласили делать у нас выставку. Нам как вполне демократической европейской стране просто необходим такой объект — в Сколково, например, на острове Русский, в Большой Москве или к чемпионату мира по футболу.
Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж, до 30 сентября