Кристиан Лупа на Чеховском фестивале
Знаменитый польский режиссер Кристиан Лупа в Москве услышал два совершенно разных вида аплодисментов: от зрителей — после спектакля "Иммануил Кант" вроцлавского Польского театра, показанного в рамках Чеховского фестиваля, от критиков и журналистов — после пресс-конференции в Международной конфедерации театральных союзов. Спектакль был хорош и сам по себе, но парадоксальные высказывания словоохотливого режиссера кажутся интереснее любых рецензий.
Во Вроцлаве "Иммануила Канта" играют на заброшенном вокзале. В Москве полякам предоставили циклопическую сцену Театра Армии, чтобы воспроизвести длинную серую арочную колоннаду, в которой происходит действие. Но спектакль в конце концов игрался в редуцированном оформлении — то ли не хватило денег, то ли подвела техника.
Жаль. "Чувство вокзала" для Лупы было наверняка важным. Персонажи знаменитого австрийского драматурга Томаса Бернхардта (в Европе его пьесы не сходят со сцены, а у нас, как водится, даже не переведены) плывут на корабле из Европы в Америку. Старый, полуослепший и слегка спятивший Иммануил Кант (Войчех Земяньский), сопровождаемый женой (Кшесислава Дубелувна) и любимым попугаем (Кшиштоф Драч), надеется, что американские врачи вернут ему зрение. Сам философ надеется расплатиться с Новым Светом своими мыслями, то есть увидеть свет Божий в обмен на порцию света разума.
Лупа о Бернхардте:
— Я не люблю читать пьесы. Теперешнее поколение драматургов не хочет выражать свое отношение к миру, а хочет просто существовать в театре. Они пишут пьесы, в которых уже заложен спектакль. Как, например, наш известный драматург Мрожек. Ставить "отрежиссированные" тексты неинтересно. Ведь сопротивление написанному и есть та искра жизни, благодаря которой театр живет. Когда режиссеру не с чем бороться, театр мертв. А Бернхардт меня восхитил. Он маниакальный болтун и нашел метод безнаказанной болтовни. Драма для него то место, куда можно опорожнять свой мозг. При этом он всегда помнит, что человек нашего века не может говорить ничего ответственного. Бернхардт признается в том, в чем уважающий себя европеец никогда не признается.
О пьесе:
— Бернхардт особенно язвительно смеялся, когда представлял себе читающих эту пьесу богоборческих и заносчивых австрийцев, которые обожают так называемые биографические произведения, посвященные знаменитостям. Бернхардт писал, что написание биографического романа — это абсолютная бессовестность. Автор всегда перевирает чужую жизнь в угоду своей и сам не видит, когда начинает фальшивить. Бернхардт в пьесе доводит эту ситуацию до абсурда: как известно, у Канта никогда не было жены, он никогда не плавал на корабле и т. д. И мы ощущаем, что старый Кант Бернхардта — это сам Бернхардт, переназвавший себя великим именем и только так сумевший разобраться с самим собой. И кстати, обманувший всех окружающих, напряженно пытающихся в это время разобраться с давно умершим философом Иммануилом Кантом. Кант — это раковая опухоль на воображении Бернхардта, которую драматург обратил во благо.
Стиль Лупы обманчиво прост и намеренно "смазан". Он избегает сценических эффектов и не досаждает зрителю философским дискурсом. Объяснить, почему "Иммануил Кант" производит завораживающе поэтическое впечатление, трудно. За неимением места для пространного разбора доверимся польским критикам, определяющим театр Лупы как "магический реализм". Марево режиссерских рассуждений лишь витает над этим спектаклем, соблазняя сознание публики, но не открывая до конца загадку точной актерской игры, сконцентрированной на тексте и одновременно слегка небрежной, по-умному неяркой.
Об актерах:
— Показать персонаж через полное отождествление с ним, я думаю, невозможно. Взаимоотношения актера и персонажа я могу сравнить со взаимоотношениями всадника и лошади, где актер — это лошадь, а персонаж — наездник. Задача режиссера и актера состоит в том, чтобы родился кентавр. С другой стороны, мне кажется, что все методы психофизического вдохновления актера есть самообман. Необходимый, впрочем, поэтому актеры должны к этому относиться сознательно. На пути к персонажу нужно обязательно пережить самообман. Бах создал в свое время Хорошо темперированный клавир, а я стремлюсь к тому, чтобы у меня был хорошо темперированный актер. Это означает то состояние актера, когда он знает, что никогда не сольется с персонажем. Но маневром своего воображения осознает то место, где как бы находится его персонаж. Обычно оно находится где-то внутри тела актера. Осознав это место, актер становится счастлив. И вот тогда ощущение дистанции между персонажем и собственным состоянием дает актеру подлинное вдохновение.
У Бернхардта пьеса кончается прибытием парохода в Америку и заключением Канта в психушку: за океаном философа ждали только потому, что хотели изолировать от мира. Лупа обрывает пьесу на полуслове. Пассажиры расходятся не на шутку, устраивают безумный бал, пляшут, перекрикивают друг друга. Даже попугай, подтянувшись на верхние прутья, впервые выбирается из своей клетки. И уверенно не скажешь, что имеет в виду режиссер,— то ли то, что сейчас разразится какая-то трагедия (в тексте многократно поминают "Титаник" и предчувствие катастрофы разлито в воздухе). То ли что случился очередной метафизический взрыв (см. ниже). То ли что персонажи поняли: до Америки из Европы не доплыть никогда.
Об Америке:
— Мы все попались в ловушку американизма, независимо от того критикуем мы американизацию общества и искусства или приветствуем ее. В какой-то момент напряжение между нашим метафизическим беспокойством и американским миром вещей приводит к духовному взрыву. Этот взрыв должно испытать на себе каждое новое поколение европейцев. Америка — это волна. А наше сознание — волнорез. Чем выше мы достраиваем волнорез, тем выше становится волна и тем мощнее ее напор.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ