В мае по всей России началась межведомственная операция "Подросток". МВД, Минобразования, Минздрав, Минтруд и комитет по делам молодежи с мая по сентябрь намерены спасать беспризорных детей. В России их уже два миллиона. В Москве, по самым скромным подсчетам, 25 тысяч. Шесть тысяч каждый год проходят через приемник-распределитель, то есть становятся малолетними преступниками. Потерянных детей столько, что можно составить из них город или армию. В прошлом году на эту армию было выделено всего 300 миллионов рублей "старыми", по 150 рублей на ребенка. Что удастся сделать в этом году? Министерства особого оптимизма не выказывают. Меж тем в России каждый четвертый беспризорный подросток уже совершил уголовно наказуемое деяние. В Москве — каждый второй. О жизни беспризорных в богатом городе Москве рассказывает ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН.
На перекрестке, пока горит красный свет, мальчик лет десяти подбегает к моей машине и начинает тереть лобовое стекло грязной ветошью.
"Разобьет,— думаю я,— или развозюкает грязи вдвое больше, чем было". Мне требуется минута, чтобы где-то на периферии сознания мелькнул вопрос: есть ли у этого мальчика дом? Я сую мойщику стекол сквозь щелочку в едва приоткрытом окне 1000 рублей "старыми".
— Эй, малыш,— я открываю окно,— поговорить надо!
Ребенок смотрит на меня оценивающе, разворачивается на месте и вприпрыжку, насвистывая, как самый беспечный маменькин сынок, быстро скрывается в подворотне.
Очень холодная страна
Зимой беспризорные дети обычно засовывают в рукав пальто только правую руку. Левая прижата к ребрам. Так теплее. Пустующий раструб рукава прячется в кармане, потому что в кармане нет ветра. В левой ладони за пазухой зажат пакетик с нюхательным клеем, или немытое яблоко, или найденный на помойке сникерс, или игрушечный автомобильчик со сломанным колесом. В правой руке — сигарета. В правом кармане пальто — электрический фонарик. Эти дети не отличают ночь от дня. Спят, пока сыты, и просыпаются только от голода.
Когда пятилетний малыш по имени Клоп убежал от своих благодетелей, заставлявших его собирать милостыню у трех вокзалов, и сдался в милицию, при нем было свидетельство о рождении — лживое от первого до последнего слова.
Лживым было имя, потому что никто никогда не называл мальчика Ваней, а только Клопом. Лживой была фамилия, потому что мать мальчика, пятнадцатилетняя наводчица и воровка, рожала его по украденному паспорту. Отчества у Клопа не было. Были дата рождения и национальность "русский" при смуглой коже, вьющихся черных волосах и миндалевидных карих глазах небывалой красоты.
Клоп работал: сидел у входа в метро и держал в руках картонку с надписью: "Хачу кушать".
— Что? — спросил я, присев на корточки.— Что тебе купить?
— Денежку,— без раздумий ответил Клоп.
— Ты будешь кушать денежку?
— Буду!
За этот разговор со мной или за что-то другое Клопа избили, и он убежал. Несколько дней провел в приемнике-распределителе на Алтуфьевском шоссе, а потом попал в детский дом, где его, наверное, изобьют снова.
— Обязательно изобьют,— говорит Жетон, а Жетону можно верить.
Жетон взрослый и серьезный. Ему 12 лет. Он промышляет тем, что засовывает в турникеты в метро тонкую закрученную, наслюнявленную полоску бумаги, а потом "разводит лоха": "Ой, дяденька, у вас жетончик застрял! Да вы не стучите. Пойдите к дежурной, она вас так пропустит".
Пока лох выясняет отношения с дежурной, Жетон аккуратно и быстро вытягивает из турникета прилипший к бумажной ленте жетон и продает его в подземном переходе.
Живет Жетон на чердаке, адрес которого я поклялся не называть, а раньше жил в подвале у Черемушкинского рынка. Подвал был большой и теплый. Там был штабель веников, на которых можно спать, несколько одеял и сворованный в спортивном магазине на Ленинском примус "Шмель".
В подвале жило человек десять. Только дети. Взрослых бомжей они гоняли и одного даже избили, не очень сильно, но до крови. И все было бы хорошо, если бы как-то раз один из пацанов не привел с собой лоха, который представился социальным работником.
Социальный работник сидел с ними в подвале час, очень боялся и заполнял анкету. А на следующий день пришли менты и вход в подвал заварили. Вся банда в это время была на работе — мыла стекла и ловила жетоны.
Подвал заварили, и банда распалась. Но всех где-нибудь когда-нибудь Жетон после этого видел. Всех, кроме Арбуза, самого маленького, у которого то ли фамилия была Арбузов, то ли друг-азербайджанец торговал на рынке арбузами. Жетон старается не думать о том, что могло случиться, если менты нечаяно замуровали Арбуза в подвале.
Впрочем, Арбуз был единственным из всей банды, кому нравился подвал. Сам Жетон подвалов и чердаков не любит. Ему нравится летом жить под сценой зеленого театра в парке Горького, потому что там сытно, тепло и можно кататься на каруселях.
— Что ж хорошего,— спрашиваю я,— жить на улице?
И Жетон отвечает мне очень серьезно:
— Свобода.
Свобода, в понимании Жетона, это то, как живут на свалке. Хочешь — работаешь, хочешь — спишь, и никто тебя не достает. Правда, и выбраться со свалки тоже нельзя. Жетон знает, что рано или поздно любой беспризорный ребенок оказывается либо на свалке, либо в тюрьме. Тюрьмой Жетон называет любое государственное детское учреждение.
Миф о прекрасном городе
Когда психолог приюта для беспризорников при фонде "Нет алкоголизму и наркомании!" просит детей посчитать до десяти, дети считают так: "Рубль, два, три, четыре..." Они не знают абстрактных цифр, а из абстрактных понятий для них существует только почти неопределимая свобода. При этом многие весьма успешно учатся в школе, посещая ее в среднем четыре раза в год, когда нужно получать отметки за четверть. Районные школы могут отчислить ребенка, только признав его умственно отсталым. А многие учителя понимают, что это — приговор.
Приютский психолог однажды попросила умственно отсталого беспризорника разложить на две кучки колоду карточек с изображением различных предметов. Предполагалось, что испытуемый разделит предметы на живые (рыбка, собачка, птичка) и неживые (кубик, мячик, скакалка). Мальчик разложил картинки на три кучки. В третьей были яблоко и помидор.
— Ты что же,— спросила психолог,— не знаешь, живое яблоко или нет?
— Не знаю,— ответил мальчик,— было живое. Но теперь ведь его сорвали с дерева, и, пока я его раскладываю, оно станет мертвое.
Беспризорные дети никогда не читают книг, не рассматривают комиксов, не собирают стикеров. Однажды я подарил им маленького плюшевого медвежонка, и дети этого медвежонка казнили через повешение. Они не знают, кто такой Винни-Пух, зато прекрасно знают, кто такой Фредди Крюгер. Они ходят в кино. Иногда даже в "Кодак-Киномир". Из игрушек мальчики больше всего ценят заводные автомобили, а девочки предпочитают куклам золотые украшения.
Они не отличают красивую одежду от уродливой, зато отличают дорогую от дешевой. Богато одетых людей они любят: чем богаче одет лох, тем на большую сумму его можно развести. Стекла на перекрестке они моют только иномаркам.
На свалке любимым развлечением беспризорников является ночное катание на грузовиках. Длинным железным крюком они цепляются за край кузова, поджимают ноги и едут по вздыбленной на 100 метров вверх мусорной горе, освещая небо электрическим фонариком.
Все заработанные деньги беспризорники немедленно проедают. Самой вкусной, полезной и питательной пищей считают гамбургеры из "Макдоналдса". А любимым их лакомством неизменно остается сгущенка.
Почти все курят. Почти все нюхают клей. Почти все пьют. На свалке я видел семилетнего мальчика, которому старшие товарищи каждое утро подносили 100 грамм водки на опохмел: иначе он не мог встать и начать работать.
Заработать или украсть они могут до $100 в день. Они говорят, что когда-нибудь заработают сразу много и вернутся домой.
Не вернутся
У них нет дома, и они лгут всегда, когда только можно лгать. Взрослый человек, поверивший их лжи, раз и навсегда лишается их уважения и относится к разряду лохов. Уважают они только бандитов, безжалостно собирающих с них дань и апеллирующих исключительно к грубой силе. Уважают и ненавидят.
Ложь является для беспризорников такой обыденной вещью, что они сами не умеют отличать ее от правды. Так рождаются мифы, бесконечные истории о далекой счастливой жизни, которые рассказывают друг другу бездомные дети.
Миф о Счастливом Возвращении Домой рассказывается обычно о девочке по имени Наташа. Наташа жила в маленьком городе. Родители ее пили горькую. В 12 лет Наташа убежала в Москву. Торговала видеокассетами. В 15 лет родила ребенка и в сопровождении милиционера вернулась в свой город. Милиционер поговорил с Наташиными родителями. Те умилились, бросили пить и приняли блудную дочь с приблудным внуком. И всем было счастье.
В приемнике-распределителе я встретил четырнадцатилетнюю девочку, которая действительно в 12 лет убежала из дома, действительно приехала в Москву и действительно торговала видеокассетами. Но владельцы видеокассетной фирмы, приличные, как она говорит, армяне, насиловали ее каждый вечер в очередь. Через год девочка родила ребенка. В роддоме выяснилось, что и роженица, и плод больны сифилисом. И, конечно же, никакого ребенка Наташа из роддома не забирала. И к родителям не отвозила. Милиционер действительно препроводил Наташу в Кострому, но пьяный отец избил ее в первый же вечер. Наташа опять убежала в Москву и во второй раз попала в приемник-распределитель уже как проститутка, занимавшаяся любовью с кем попало за дозу героина. В 14 лет.
Еще есть миф о Прекрасном Детском Доме, где в каждой комнате стоит видеомагнитофон, на кухне — посудомоечная машина, в ванной — стиральная, а на карманные расходы выдают по 50 рублей "новыми" в неделю. И такой детдом действительно есть, но вероятность попадания туда равна одной сотой процента.
Миф о Прекрасном Городе повествует о том, что далеко на юге есть место, где всегда тепло: Адлер, Сочи, Анапа. Когда-нибудь, когда мы накопим побольше денег, и если эти деньги не отнимут у нас бандиты, и если мы не пропьем их, и если на вокзале нас не заметут менты... Когда-нибудь мы поедем во все эти теплые города, будем круглый год купаться в море и есть бесконечные фрукты. Тем более что у каждого второго беспризорника в Анапе есть крестная. "Милая крестная..."
Индекс "металл-водка"
Чем больше я общался с беспризорными, тем больше убеждался, что у них нет памяти. Все дети помнят, например, как к 850-летию Москвы милиционеры врывались в их тайные убежища, били всех подряд дубинками, грузили в "воронки" и отправляли за город. Однако же ни один беспризорник не помнит, происходило ли это с ним лично, или кто-то рассказывал ему об этом, и если рассказывал, то кто.
Четырнадцатилетняя Настя в приемнике-распределителе помнит, как к ней домой приходили подруги. Помнит, как пьяная мать кричала на них за то, что они слушали "Продиджи". Но не помнит, кто именно из подруг убил ее мать кухонным ножом. Инспектор по делам несовершеннолетних, взяв с меня слово выдумать для девочки новое имя, сказала, что это сама Настя убила свою мать.
Ни один главарь беспризорничьей группировки не помнит точно, сколько членов в его банде, как их зовут, откуда они взялись и когда исчезли. Беспризорники не назначают друг другу встреч и не оставляют записок. Они просто встречаются каждый день или не встречаются никогда. Как дикие собаки.
Восьмилетний Азиз, работающий грузчиком на одном из московских рынков, приехал каким-то образом из Афганистана. Он очень плохо говорит по-русски, но уже практически забыл дари.
Костыль был послан родителями за водкой, по дороге забыл, зачем его посылали, потратил деньги на мороженое и сладкие булки, а потом побоялся вернуться, убежал и прожил на свалке шесть лет.
Они не помнят ничего, кроме индекса "металл-водка". В городе дети, как я уже говорил, промышляют мытьем стекол и воровством жетонов, а на свалке в Саларьеве собирают металл. Цветной металл. Алюминий.
Летом в парке культуры имени Горького ватага пацанят окружает палатку, торгующую жвачкой. Самый маленький и хорошенький беспризорник делает вид, будто его укусила пчела. Продавщица кричит: "Чей ребенок?" Тем временем четырнадцатилетний предводитель ватаги по кличке Лоток (не потому, что ворует с лотков, а потому, что Лотошкин) толкает изо всех сил летнюю матерчатую палатку. Все в ней рушится на пол и мгновенно разворовывается десятком чумазых ловкачей.
А на свалке в Саларьеве одиннадцатилетний Муравей, прозванный так за то, что почти не растет, спотыкаясь и сгибаясь под тяжестью двадцатикилограммового мешка, тащит металлический лом сдавать приемщику Николаю.
В городе десятилетняя Танечка стоит на коленях в церкви, чтобы какая-нибудь сердобольная старушка пожалела ее и повела домой кормить. Танечка наедается и засыпает. Старушка идет в булочную за пряниками, а Танечка тем временем открывает изнутри старушкину дверь и впускает в ее квартиру воров.
А на свалке Муравей бредет и бредет с магнитом. Находит железку, подносит магнит, и, если магнит не притягивается, кладет железку в мешок.
А в большом загородном доме терпимости пятнадцатилетняя Марьяна, приехавшая из Львова, рассказывает клиентам, что отец ее упал с башенного крана, а жених погиб в Чечне. Клиенты у Марьяны богатые, поэтому вместе со сказками она впаривает им еще и кокаин, наполовину разбавленный детской присыпкой.
А на свалке в Саларьеве Муравей спит. Спит, а вокруг него дружок Вовка строит домик из деревянных овощных ящиков. Сколачивает доски, накрывает их двумя слоями красного ковролина.
Когда Муравей проснется в этом домике, он и не вспомнит, что засыпал под открытым небом. Зато он будет прекрасно помнить сегодняшний индекс "металл-водка". Бутылка водки за 30 килограмм металла.
Дикая дивизия
Впрочем, друзьями Вовку и Муравья можно называть лишь условно. У беспризорников нет друзей, а есть только родственники. Как правило, дети оказываются на улице потому, что родители у них либо алкоголики, либо сидят в тюрьме и лишены родительских прав. Тем не менее трогательную и терпеливую любовь к матерям беспризорники сохраняют навсегда.
— Матери я сказал: "Ты меня родила, я тебя уважаю!" — повествует в приемнике-распределителе шестнадцатилетний Сережа о своих подвигах.— А отца я избил поленом, связал и отвез в милицию, пьянь такую.
На свалку в Саларьеве многие матери привозят своих детей сами.
— Журналист, ты сам посуди, чем кормить дитя-то, журналист?
На самой вершине мусорной горы в рваном кресле сидит женщина неопределенного возраста с опухшим лицом:
— Ну пьем мы, конечно, пьем, как не пить?
Это мать Муравья. Она приехала жить на свалку, когда Муравью было шесть лет. Теперь Муравью одиннадцать, и за все это время у мальчика не было ни одного обморожения. Мать заботится. Муравей уже год живет отдельно, но в ее фанерном домике лежат найденные для сына на свалке новые сапожки и рваная немножко, но кожаная как-никак куртка.
Здесь на большой мусорной горе, называющейся полигоном промышленных отходов, можно найти все — от нижнего белья до верхней одежды. Если с горы спуститься и пойти по дороге влево, придешь на малую свалку. Ее называют "Макдоналдсом", потому что отходы сюда сбрасывают пищевые.
Бесконечная вереница грузовиков: апельсины, хлеб, мясо, масло... Муравей сейчас как раз туда и пошел. Мать, занятая приемкой металла, попросила сына сходить поискать фарш для котлет.
— Пожарим,— улыбается женщина беззубым ртом,— поедим. Будешь с нами котлеты есть, журналист?
Много раз я думал, можно ли считать бездомных детей детьми. А теперь я убежден, что детьми нужно считать даже бездомных взрослых. Потому что они беспомощны. Совершенно беспомощны, хотя и хорохорятся.
В прошлом году на свалке в Саларьеве бездомных детей было человек 25. "Дикая дивизия", так их называли. Предводительствовал "дикой дивизией" четырнадцатилетний мальчик по кличке Золотой. Золотого все очень уважали, потому что он был беглец. Пять раз бежал из детских домов и интернатов. Путешествовал на поездах по всей стране. Много чего натворил и был объявлен во всероссийский розыск. У него были золотые волосы. Черное, как у всех детей на свалке, ровным слоем копоти покрытое лицо и золотые волосы, к которым не приставала грязь. Как будто мать его была не воровкой и пьяницей, а прекрасной феей.
В то время курсанты расположенного неподалеку от Саларьева милицейского училища частенько совершали набеги на свалку, избивали безропотных бомжей и разграбляли их картонные домики. У бомжа на свалке можно украсть довольно много: денег долларов 200, японский магнитофон... да мало ли чего еще.
Неоднократно взрослые бомжи собирались, выпивали и толковали о том, что надо обязательно проучить милицейских курсантов:
— Нас же двести здоровых мужиков! А их раз два и обчелся.
Но проходило несколько дней, снова появлялись курсанты, снова грабили, и снова бомжи лишь обмениваясь укоризненными взглядами, дескать, что же вы, ребята, не вступаетесь за своих?
И вот в один из таких дней, когда милицейские курсанты, ничуть не боясь чесотки, потрошили бомжам карманы, из-за откоса показалась вдруг золотая голова и закричала: "Ура!"
Над золотой головой взметнулся железный прут. "Ура!" — подхватили 25 голосов. И "дикая дивизия" пошла в атаку. Дети, размахивая прутьями, бежали по свалке, а рядом с веселым лаем бежали дикие собаки, и чайки реяли над детьми, как ангелы-хранители.
Увидев такое дело, мужики похватали дреколье, раскроили пару милицейско-курсантских голов, и грабители с позором бежали, чтобы никогда больше не возвращаться. В тот день Золотой стал народным героем.
А потом был еще день рождения. К Костылю из города приехали родители. Привезли сгущенки, водки, заводной автомобильчик сыну в подарок и устроили большой праздник для всех.
Костыль веселился и прыгал, как чумной. Ему очень хотелось ласкаться к матери, но у матери был светлый плащ, а у Костыля — черные руки. И тогда Золотой нашел ему мыло. И Костыль пошел к ручью, помыл руки и лицо и надел чистую одежду, которую хранил всегда в полиэтиленовом мешке для того дня, когда заработает много денег и поедет домой.
И был праздник. Было очень весело. Отец Костыля играл на старом баяне с западающей клавишей. И даже когда все перепились, все равно было очень весело.
А утром к Золотому подошел бригадир по имени Николай и по прозвищу Борода:
— Слышь, Золотой...
— Чего?
— Тут менты приезжали в вагончик...
Золотой сразу понял, что менты приезжали за ним. А Борода продолжал:
— Они сказали, что, если ты не уйдешь, они нас тут всех пожгут. Они говорят, ты в розыске.
Дело в том, что милиционерам нет хода на свалку в Саларьеве. Их не пускают туда заведующие алюминием бандиты. Но в этой истории с избиением курсантов, что называется, вожжа попала под хвост, и Борода понимал, что лучше не связываться, а просто сдать Золотого с золотой его головой.
— Они же,— вздохнул Золотой,— поймают меня.
— А ты уходи ночью.
И Золотой ушел. И больше его никто не видел.
Что такое свобода
Так рассказывает Муравей. После ухода Золотого "дикая дивизия" распалась. С наступлением зимы все дети, у которых есть хоть какие-то дальние родственники, разъехались. Совсем никому не нужных разобрали до первого тепла работающие на свалке люди. И только Вовка и Муравей перезимовали в домике из овощных ящиков.
— И ничего,— Муравей снимает черные шерстяные перчатки и показывает руки.— Ничего не обморозил. Потому что не пью.
Почти такие же черные, как перчатки, руки Муравья покрыты извилистыми, как путь домой, бороздками чесоточного клеща.
Беспризорные дети реже домашних болеют простудой и гриппом, зато чаще болеют туберкулезом. Почти у всех беспризорных вши и чесотка. Четырнадцатилетние девочки-проститутки лечат гонорею почти каждый месяц, как правило, не обращаясь к врачам. От неграмотного лечения ногти их, волосы и половые органы покрываются грибком. В 100 метрах от Красной площади на ступеньках кафе "Макдоналдс" почти каждый день сидит мальчик-наркоман, больной СПИДом. У него саркома Капоши. Жить ему осталось не больше года. И если он еще не повесился, то только потому, что очень любит клубничный коктейль. Купите ему как-нибудь при случае клубничный коктейль.
Как только беспризорники начинают пить или колоться, каждую зиму их неизбежно ждут обморожения. Обморожения — это гангрена. Все дети, отказывающиеся сдаться в детдома и школы-интернаты, боясь издевательств и битья, обязательно через несколько лет будут лежать в подвалах или картонных домиках на свалке и смотреть, как антонов огонь жжет им ноги.
— Ты понимаешь это, Муравей? Почему ты не хочешь в школу-интернат?
— Потому что,— Муравей отвечает очень серьезно,— там тюрьма, а здесь свобода.
ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН