Французская "Сильфида" на сцене Большого театра
Гастроли французского Национального балета Нанси и Лотарингии проходят в невыгодное время — сразу вслед за нашумевшим турне Бежара. Однако репертуар этого театра позволяет зрителям познакомиться с европейским хореографическим ландшафтом значительно полнее. Первой в Большом театре была представлена романтическая "Сильфида". Реконструкцию балета Филиппа Тальони осуществил руководитель труппы Нанси и Лотарингии, признанный во всем мире знаток старинной хореографии Пьер Лакотт.
Спор об аутентичности творения Пьера Лакотта — затея схоластов. Бесплодно было бы с археологической точностью пытаться реконструировать забытый "оригинал" — позиция Баланчина по поводу полусохранных балетов Мариуса Петипа еще более верна в отношении спектакля-легенды. Ну в самом деле, что зрителю до того, что в 1832 году на пуанты рисковала вставать лишь их изобретательница — Тальони, а в спектакле Лакотта блестящую пальцевую технику дружно демонстрирует весь кордебалет. Что роль Джеймса Филипп Тальони сделал пантомимной — дабы никто не конкурировал с его дочерью, а у Лакотта шотландец порой затмевает Сильфиду обилием виртуозных вариаций. Что, по рецензиям 170-летней давности, поэтичным танцам дочерей воздуха противостояла мощная сюита плясок всякой нечисти. Балет Пьера Лакотта — прелестная поэтическая греза — полностью соответствует нашим представлениям о раннем романтизме, еще не отягощенном надрывной рефлексией.
Никогда не отличавшиеся склонностью к психологизму французские артисты не играют в романтическую раздвоенность: мимика их столь же отчетлива и рациональна, как и жесты, конкретные мизансцены не терпят двойного толкования. Сильфида здесь — не бесплотная греза, а вполне реальная соперница крестьянской невесты, просто из иной, принципиально недосягаемой среды. Джеймс — практичный латинянин, размышляющий, что лучше — синица в кулаке или журавль в небе. Выбор в пользу "журавля" вынужден и случаен: привязчивая Сильфида просто крадет его обручальное кольцо, и юноше не остается ничего другого, как преследовать похитительницу. В финале не гибель обитательницы небесных сфер и не собственное раскаяние добивают его: раздавлен он зрелищем свадебной процессии — его невеста выходит замуж за соперника. Перефразируя Левинсона, можно сказать, что французы не "танцуют то, о чем мыслил Кант, пел Новалис, фантазировал Гофман".
Да и бог с ними, с немцами. Содержанием лакоттовской "Сильфиды" становится история хореографии, а ее пафосом — триумфальный парад французской школы танца. Неофиты увидят в спектакле просто красивую картинку с красивыми танцами — то, что в массовом сознании и соответствует понятию "балет". Балетные гурманы обнаружат богатейшие россыпи иезуитски виртуозных мелких движений и их комбинаций, безвозвратно утерянных русской школой, но бережно сохраненных французами; смогут проследить эволюцию балетной техники (первый, "бытовой" акт строится на "дореформенных" па, второй — и партия Сильфиды в первую очередь — на завоеваниях романтического балета); подметят уникальное промежуточное состояние кордебалета — еще не унифицированного "единого тела" по Петипа, но уже не вольно рассыпанной "группы" ампирных времен.
В спектакле лакоттовской труппы главные партии исполняли звезды Grand Opera Элизабет Платель и Мануэль Легри. Платель прошла в нем все иерархические ступени: на московских, 20-летней давности гастролях Парижской оперы она танцевала в кордебалете. Сейчас опытная, исключительно дисциплинированная балерина внятно изложила преимущества французской школы, сумев компенсировать недостаток "полета" (в прямом и переносном смысле) изысканным изяществом и строгой грациозностью.
Героем спектакля стал Мануэль Легри, не в первый раз танцующий на сцене Большого, но покоривший Москву лишь в исконно французской "Сильфиде". Как передать словами его дьявольскую виртуозность? Во фразах типа "Легри начинает с пяти быстрых пируэтов, потом открывает ногу в a la seconde и, не переставая вертеться, делает отчетливые ronde de jambe" или "Он прыгает saut de basque с двойной заноской" непосвященный усмотрит абракадабру, почти оскорбительную. Для балетомана это — исчерпывающая характеристика высочайшего мастерства и, parole d`honneur, никто в нашем отечестве не в состоянии не то что превзойти, но даже приблизиться к подобному совершенству.
Достижениями протагонистов не исчерпывается прелесть балета. Вся труппа — от солистов до корифеек — продемонстрировала прекрасную выучку. Все эти молниеносные флик-фляки, мельчайшие па-де-бурре, крошечные кабриоли, неуловимые глазом антраша, каверзные гаргуяды французы произносят с артикуляцией актеров "Комеди Франсез", разыгрывающих Мольера: воспитанные, предельно гибкие, выразительные и сильные стопы, каллиграфическая правильность позиций. И невероятная музыкальная дисциплина: ведомый Георгием Жемчужиным, безбожно фальшивящий оркестр Большого театра по-российски утяжелял, затягивал темпы — но никто, от премьеров до последней артистки кордебалета, не посмел ему не подчиниться.
Старинный сюжетный балет, превратившийся в инструментальную хореографическую сюиту, выглядит поразительно молодо и захватывает похлеще современных хореографических манифестов на актуальные темы. А вознесение почившей Сильфиды в горние выси в живописном окружении подруг (к счастью, французские декорации второго акта успели вовремя вырваться с московской таможни) перенесут всех желающих на сто семьдесят лет назад, когда длинноносая и длиннорукая дочь Филиппа Тальони утвердила новый канон женской красоты.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА