12 апреля "Огненным ангелом" Сергея Прокофьева завершились обменные гастроли Мариинского театра в Москве. На его счету (так и просится написать "на его совести") пять оперных спектаклей, пятичасовой гала-концерт солистов, симфоническая программа в БЗК, премиальная церемония Casta Diva и доведенный до дистрофии корпус столичных музыкальных критиков.
Радует, что главное событие гастролей состоялось и что был им (как и положено) "Парсифаль" Вагнера. Честно говоря, случись Мариинке приехать с одним только этим спектаклем, может быть, всем было бы лучше: меньше неровностей, меньше обид. Конечно, то, что показали Москве, не вполне то, что знакомо под именем "Парсифаля" Питеру. Тем любопытнее было увиденное и услышанное, которым родоначальник отечественной вагнерианы решил "умыть" своего оперного соседа. Я имею в виду перепоставленный первый акт (без знаменитой проходки рыцарей по залу), чудовищный автопилот оркестра, выровнявшийся только к дуэту Кундри и Парсифаля во втором акте и вознесенные на четвертый ярус хоры, призванные изобразить подобие размахайских пространств Большого театра байройтским, камерным. Не вышло — напищали, нафальшивили, наотставались от оркестра.
Но не будем излишне критичны, ведь, потеряв самую роскошную в опере музыку первого акта, Гергиев наверстал упущенное во втором акте и особенно в финале. Именно там натуральный кураж хроматических валторн напомнил свидетелям премьеры об эффектнейшем из вагнеровских трюков, на которые способен мариинский оркестр. Басовые хрипы виолончелей — о чувственнейшей из музык. А женский и детский хоры наконец слились в желанной стереофонии. Обретший имя и истину Парсифаль (Виктор Луцюк) медленно вынес чашу Грааля на авансцену, на заднике замерцали контурные очертания Спаса. Гармония божественного, накрыв зал благостью, стала итогом пятичасового путешествия по волнам мариинского Вагнера. Как не сойти с ума?
Но вместо нас это превосходно сделала Лариса Гоголевская, через день сыгравшая Ренату — одержимую дьяволами героиню прокофьевского "Огненного ангела". В этом спектакле музыкально-сценический комплект обошелся без издержек. Ровная и ироничная драматургия немецкого режиссера Дэвида Фримана легко ложилась под гибко лавирующий вне тактового режима, противопоказанного музыке Прокофьева, оркестр Валерия Гергиева. Премьерный пафос постановки давно иссяк, перипетии 1992 года, подарившего миру Ренату--Горчакову, остались в прошлом. Зато впечатление от ладного и крепкого хода мариинской "машины", идеально припарковавшей тогда атрибуты авангардной режиссуры (с использованием пантомимы) к добротной исполнительской традиции, сильно действует и сегодня.
Итог гастролей парадоксален. Казалось бы, наконец столичным меломанам, полюбившим разовые премьерные вылазки в город на Неве, предоставился шанс публично отстоять свою привязанность к Мариинке. И что? Приехав завоевывать Москву в безнадежно запыленном дорожном костюме, "питерская прима" отторгла влюбленность поклонников крайне неровным качеством представляемого. Теперь уже не новость, что премьерный синдром Мариинского театра так же силен, как и в столичных операх. Что сделанные "на-гора" постановки съедают суммы и сметы фактически только ради одного стопроцентного представления. А что затем? Преждевременное старение спектакля на фоне по-прежнему энергично обновляющейся репертуарной афиши.
Спору нет, такой опыт был неминуем, когда под музыкальным руководством Гергиева Мариинка первой пошла на прорыв в пользу активного оперного репертуара, уникальной голосовой коллекции, наконец, международного реноме российской оперы. Но продуктивно ли огромный механизм оперного театра десятилетие расходовать в угоду первопроходческим амбициям его руководителя? Сегодня, не сходя со спринтерской дистанции премьера--две премьеры--пять премьер--Питер--"Метрополитен"--Лондон и т. д. и т. п., Гергиев все еще инертно зависит от специфики "рывка" и "победы любой ценой". При этом каждая новая премьера усугубляет ощущение разности компонентов: хороши музыканты — плох режиссер ("Летучий голландец"); хороши декорации — навылет музыка — нет режиссера ("Князь Игорь"); все хороши — а через год на той же сцене еле дышат ("Парсифаль" перед "Золотой маской").
Возможно, эти вопросы отпадут, когда ситуация в театре стабилизируется, централизованная власть отменит премьерный аврал в угоду спокойному движению событий. Тогда и мы, достав трубы, по-вердиевски стройно воспоем победы Мариинки — помните финал второго акта "Аиды"?
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ