Истерика как точная наука
Читать довольно трудно, ибо надрыв. Персонажи заведомо унижены — обстоятельствами, ближними, самим фактом существования. Будь это великая человеколюбивая русская литература, полагалось бы спросить ликующе: отчего ж так светло на душе? Но это — Нина Садур. Утираем холодный пот.
Сумрачная, напряженная проза, где часто обижают слабых: собачек, детей и, конечно, женщин, точнее сказать, теток. Потому что протагонисты Нины Садур хоть и женского пола, а как бы не вполне женщины. То есть женщины, но очень, очень неухоженные, немытые, нечесанные. Труженицы совка и метлы, обитательницы коммунальных квартир. Проза садистская. А чего вы хотели от книги "Сад" автора Садур?
Из того что как-то было на виду и на слуху в последние годы, прозу Нины Садур можно срифмовать из отечественного — с уральским андерграундом. Из импортного на ум приходит трагический, гениальный и, увы, для чтения малопригодный "Моллой" Беккета. Чтобы вчитываться в такого сорта прозу, хороши времена выдыхающейся диктатуры, позднего "совка". Как раз тогда и образовывалась поэтика Нины Садур, поэтика точно рассчитанной истерики и страшных историй, рассказанных лунной ночью после отбоя.
Но странная вещь — про эти тексты никак не скажешь, что, дескать, опоздали к читателю и несколько старомодны. Нет такого, хотя все-так ощущение outbeat, ходьбы не в ногу иной раз возникает. "Никто ей не отвечал, и она снова стала успокаиваться, длинно вздыхая, затихать стала. Все смотрели на огонь, и она тоже стала поглядывать на огонь, все чаще и чаще, и наконец, засмотрелась. Опять стало тихо в садике, только ветер иногда шумел и тихо пел. Но потом чужая девушка как будто вспомнила про что-то, она стала искать в своей сумке, она вынула булку и стала отрывать от нее кусочки и бросать их со своей высоты, примиренная и затихшая. Тогда все подняли к ней лица, заулыбались льстиво. Громоздилась над ними огромная девушка, вся румяная от слез и ветра, крошила булку". Сюрреализм? Ну да, немного. Еще Гоголь, Платонов, еще много кто. Завораживает, точно, но не очень ли многословно?
Кажется, сейчас так не пишут. Может быть, просто никто не умеет. Юмор Садур — интонационный: "Все деревья цвели: яблони, вишни и каштаны. На скамейках сидели пары. Некоторые девушки были очень привлекательные, юноши тоже. А некоторые до того страшные, что непонятно было, как они могли целовать друг друга". Или: "У Жопы есть два ярких синих глаза на лице".
Примерно в середине восьмидесятых годов ненадолго вошел в употребление термин "женская проза" — неполиткорректный, да и литературно не вполне корректный, но довольно внятный. И вот на этой-то "женской" волне и возникла слава Нины Садур. Волна угасла — слава Садур вернулась в свои доперестроечные размеры. Не такие уж скромные — Всеволод Некрасов давным-давно предложил переименовать Новосибирск в Ниносадурск.
"Я живу в трудной стране Россия. В ней много зимнего снега и высоких тополей. В юности я глубоко верила в Ленина. Свадьбу сыграла у Вечного Огня. Но еще до замужества я любила лежать на ночной земле и смотреть вверх. Но Бесконечности я не видела".
Эта проза производит впечатление закапсулированной, замкнутой — и судьба ее зависит, пожалуй, от внелитературных обстоятельств. Будут ли дальнейшие поколения читателей с горячностью открывать в ней глубинные смыслы и тем обратят ли эти странные тексты, с мощным драйвом на уровне абзаца и зашифрованными сюжетами, в классику? Или летейская библиотека гостеприимно распахнет?
Лирической героине — той, со шваброй, с нимбом, в обшарпанном сикось-накось пальто — это известно, и известно все про себя: "Пройдет много времени, я состарюсь и стану ведьмой". Может, уж стала? Она-то знает, да мы-то сомневаемся.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Садур Нина. Сад.— Вологда. 1997