в спектакле Владимира Мирзоева "Две женщины"
Мы говорим "Ленком", подразумеваем — Марк Захаров. Одного не отделить от другого, поэтому уже давно ни у кого не вызывает никаких возражений тот факт, что на сцене "Ленкома" ставит спектакли только один режиссер (исключения делаются для работ с копродюсерами, как, например, "Чешское фото"). Но Захаров сам решил возразить этой практике и пригласил на постановку Владимира Мирзоева. Режиссер, перед фамилией которого слово "модный" критика добавляет почти автоматически, выбрал "Месяц в деревне" Тургенева. Получился спектакль "Две женщины".
Приятно, что есть еще режиссеры, которые не морочат головы публике понапрасну, а честно раскрывают карты прямо с порога. Такую цивилизованную откровенность можно только приветствовать. В программке спектакля "Две женщины" Владимир Мирзоев признается без обиняков: "Нас поразило и увлекло, насколько точно Тургенев выстроил взаимоотношения героев, имеющие, как бы мы теперь сказали, фрейдистский подтекст... Именно в этом пласте пьесы берет начало наша система образов". Иными словами, дорогой зритель, будь готов к тому, что перед тобой развернутся картины сублимации.
Кто-то, несведущий в популярном психоанализе, по ошибке может настроиться на что-то совсем другое, более аппетитное, и с "фрейдистским подтекстом", безусловно, сопряженное. Однако никаких угодливых скабрезностей, никакой "клубнички" Мирзоев себе не позволит. Труды венского врача все-таки есть часть науки, а не свода правил шоу-бизнеса. Занимательным чтивом они кажутся только тем, кто их ни разу не открывал. Поэтому в отношении Фрейда режиссер, должно быть, настраивался по-ученически всерьез. Что касается академических традиций, то по отношению к ним он уже давно настроен непримиримо. И "психологические кружева", которые десятилетиями выплетают из пьесы Тургенева, на него наверняка действовали, как красная тряпка на быка.
Не вина Мирзоева, а беда, что ему же самому, любителю розыгрышей и трюков, вся эта фундаментальная канитель с подсознанием слишком быстро надоела.
Правда, вначале, в полутьме пластического пролога, тургеневские персонажи делают несколько медленных физических упражнений. Видимо, чтобы напустить на сцену атмосферу некой чувственности. Правда, потом некоторые из них говорят "эротическими" голосами. (А один даже пытается укусить партнершу по диалогу, что свидетельствует о влиянии не столько Фрейда, сколько маркиза де Сада.) Действительно, самым популярным реквизитом для спектакля становятся длинные предметы, удочки и трости,— то есть все, удлиняющее руки, все то, чем можно потрогать другого персонажа, не касаясь его непосредственно. Действительно, иногда герои неврастенично вскрикивают или резко запрокидывают головы. Направив фантазию в указанное режиссером направление, можно также предположить, что темные подпалины снизу кулис есть следствие тайного пожара страсти.
Бесспорно, возжелавшая студента, учителя своего сына, Наталья Петровна больше похожа на вамп, чем на русскую помещицу. Елена Шанина играет добросовестно, но однообразно. Режиссером ей не предложено ничего, кроме как время от времени менять две интонации,— во-первых, растерявшейся, стареющей самки и, во-вторых, циничной бандерши. Впрочем, и эти усилия идут впустую, потому что конфликта опыта и невинности Мирзоев решительно избегает. Студент Беляев (Дмитрий Марьянов), самоуверенный здоровяк, не тушуется, не краснеет и готов не только подразнить женщину, но и резко отрезвить ее банальным рукоприкладством. Другая юная душа, Верочка (Мария Миронова), воспитанница-соперница, разумеется, не столь брутальна, но от девичьей лирики тоже далека.
Если воспринимать все чудачества и выкрутасы просто как гэги,— что ж, иной раз и хихикнешь. Никакой логичной, опирающейся на внутреннее действие истории с оригинальным фрейдистским (равно как и любым другим, но осмысленным) подтекстом в спектакле не выстраивается. Во втором акте Мирзоев принимается было налаживать хоть какие-то конкретные взаимоотношения между персонажами, но его запоздалые усилия бесплодны. "Две женщины" не торопясь бредут к финалу, оставляя за собой остатки текста и обломки характеров.
Кроме одного — не поддающегося определению, но запоминающегося. Максим Суханов, играющий во всех последних спектаклях Мирзоева, стал для режиссера больше, чем талисманом,— он стал его alter ego, образцовым носителем мирзоевского стиля. Стиль этот, безусловно, налицо. Суханов воплощает непредсказуемую и жизнерадостную агрессию современного мира. Его переходящий из Гоголя в Мольера (недавний мирзоевский же "Амфитрион" в театре Вахтангова), и из Мольера в Тургенева персонаж — оборотень и насмешник, чье воодушевление не чуждо демонизму, но который при этом излучает житейский здравый смысл. Под власть его странного и страшноватого обаяния невозможно не попасть. Инфантильный и одновременно жестокий сухановский герой привносит в спектакль Мирзоева не только вкус настоящей мужской власти, напористого возбуждения, но и мрачную опасность немотивированного насилия. Кстати, героя Суханова в пьесе Тургенева зовут доктор Шпигельский. Но это уже совершенно неважно.
ПАВЕЛ Ъ-СИГАЛОВ