Исполнилось 50 лет со дня смерти Николая Бердяева
Из всех философов русской эмиграции он был, наверное, самым известным при жизни и самым популярным после смерти. Благодаря легкому публицистическому стилю, литературной плодовитости, разнообразию поднимаемых тем был любим и читаем не только, а может и не столько философами, сколько интеллигентами любых специальностей. Долгие годы его имя в СССР служило едва ли не символом философского нонконформизма. Сейчас, в конце века, творчество Бердяева не воспринимается как актуальное, мода на него прошла. Хотя для философа быть немодным — нормально и даже полезно.
"В социально-экономической системе коммунизма есть большая доля правды, которая вполне может быть согласована с христианством, во всяком случае более, чем капиталистическая система, которая есть самая антихристианская". Это написал антикоммунист Бердяев. Нынешние либералы такого ни принять, ни понять не могут. Нынешние коммунисты, как и прежние, справедливо считают Бердяева чужим. Политически он ничей, всем ни к селу ни к городу. Эстетически — разумеется, не "реалист", но уж, тем более, не модернист. Религиозно-философски — православный, но любой ортодоксальный теолог отвернет от него нос. "Я, в сущности, оставался в стороне и одиноким, как и в марксизме, так и в православии. Я обманывал ожидания всех, всегда возвращаясь к самому себе". Возвращаясь к себе, пытаясь найти основу как самого себя, так и всего сущего, нашел — "Ничто". Из "ничто" ничего не следует, и в попытке основать на этом "ничто" хоть что-нибудь есть нечто противоестественное: стремление преодолеть невозможность. Какую?
Бердяев очень хотел быть мистиком. Разумеется, в лучшем смысле слова. Старался им стать, но никак не мог. Мистиком, христианином он был, используя его же выражение, не по натуре, а по культуре. Натура же его — не эмоциональная, не верующая, но целиком "рассуждательная". Героическая попытка посредством рассудка преодолеть рассудок, выскочить из себя, стать тем, кем стать невозможно,— не отсюда ли удивительное признание: "Я всегда сознавал себя человеком недостойным собственной мысли"?
Странен стиль Бердяева. Весьма бойкий, но при этом сухой, невыразительный. Короткие простые предложения — учитель диктует пятиклассникам диктант. Или студент делает конспект толстой книги, фиксируя для памяти лишь логическую схему содержания. Сплошные утверждения, суждения — голый результат мысли, без ее плоти, вкуса, цвета, запаха. Некоторая призрачность — несмотря на содержательную плотность. Но "конспекты" временами довольно толстые — из-за огромного количества повторов, часто буквальных — как будто автор хочет не просто убедить, но заворожить, загипнотизировать то ли читателя, то ли самого себя.
Совершенно невероятное для верующего отсутствие чувства иерархии слов и значений. Безо всякого сомнения и трепета, ровным безапелляционным тоном произносятся суждения о Боге, Христе, Духе, тайне, революции, грехе, вечности — тем же языком, в тех же выражениях, что и о любых предметах, которые попались на глаза и были письменно упомянуты. Мысль и язык работают как жернова, перемалывающие без разбора все, что в них ни попадет. Разительное противоречие с творчеством друзей, коллег, единомышленников — Льва Шестова, Семена Франка. Сказать ли по этой причине, что Бердяев — философ скорее широкий, чем глубокий? Лучше не торопиться и посмотреть: что есть у Бердяева и нет (или мало) у других.
Есть: поразительная острота зрения, умение подмечать чужие несообразности, нелепости, неряшливости, двусмысленности (в творчестве, во внешности, манерах — в чем угодно). Но и чужие достоинства — в полной мере.
Есть: острейшее чувство протеста против любых попыток ограничить, поставить в предвзятые рамки, тем более — унизить. Всякий противник тоталитаризма, авторитарности, всякий "самостоятель" многому здесь научится.
Есть: редкий даже для философа талант узнать, понять и принять чужую правду. Пусть недоразвитую, изуродованную, пусть это будет правда сколь угодно свирепых противников и оппонентов. Отсюда умение понимать другого как в его правоте, так и в неправоте, отсюда — умение взглянуть на чужую позицию с более высокой, менее ограниченной точки зрения. Отсюда непонимание самого Бердяева многочисленными противниками. Правыми, левыми, монархистами, коммунистами, ортодоксами, модернистами. Он умудрялся каждому указать на ограниченность его мысли — до чего неприятный тип.
"У меня в жизни было мало претензий на то, чтобы со мной соглашались и за мной следовали, но мне очень хотелось, чтобы меня поняли, чтобы мою тему заметили и признали ее значение. Но и этого трудно было достигнуть".
Бердяев — аристократ мысли столь же естественный, прирожденный, как и аристократ рода. Свободная мысль нетерпима для рабов, крепостных, рабочих, служащих, менеджеров, придворных духа, и Бердяев при всей своей известности обречен оставаться в одиночестве.
Разумеется, за полвека, прошедшие со дня его смерти, ничто не изменилось. Независимость мысли ни популярной, ни модной не бывает.
ИЛЬЯ Ъ-РАСКИН