Здравствуй, сестра моя! Не стану называть здесь твоего имени. А вдруг почтальоны, как и во времена Гоголя, все еще вскрывают письма. Пусть твое имя останется для них неизвестным.
Ты знаешь, я говорю о таких пустяках просто потому, что люблю рассказывать тебе обо всем, что случается со мной. Ведь в происходившем, даже в моменты скручивающей жилы грусти от цивилизационных казусов, я все равно вижу феерию и письмена Духа. И ты хорошо это чувствуешь. Перед отъездом мы так и не успели увидеться. Да и зачем, неужели опять весь вечер обсуждать успехи современной шведской музыки или рассуждать о способностях немецких экспрессионистов?
Когда ты рядом - пустыня становится говорящей. Когда тебя нет, наступает непобедимая тишина.
Я ведь теперь в пустыне. Представь себе, собирался в Индию, а добрался до Египта. Все-таки, и здесь, и там сохранился запах древности, следы шагов человечества, то, от чего у тебя поднимается температура и начинают блестеть глаза. Именно поэтому пишу тебе теперь, сидя с душистым утренним чаем за плетеным столом. Машину я взял напрокат, и она стоит в ожидании пути. Сегодня поеду к пирамидам. Кажется, нет ничего глупее, чем такие поездки. Я почти уверен, что пирамиды покажутся мне однообразными, но это теперь не имеет значения, потому что я уже нашел нечто достойное мысли. Больше нет возможности молчать, ты, наверное, недоумеваешь, или все поняла? Посмотри теперь еще раз на фотографию бедуина, которую я вложил в этот конверт. Ты ведь знаешь, что я ничего не стану делать просто так. Я выловил его вчера. Мне сразу захотелось сохранить этот кадр - в пустыне ощущается нехватка активного цвета. Здесь почти все ослепительно бело, песчано, если не считать неба. Местами, впрочем, встречается колючковатая растительность, пальмы, и даже большие цветы притягательных оттенков. Но в них тоже ощущается одновременно и радость от жизни, и какая-то не цветочная стойкость. Здесь легко ходить. Все кажется, что больше ничего не нужно делать. А вглядись в посадку этого человека на изящном тонконогом верблюде, погляди, какой этот верблюд узловатый - признак усилий, которые просто необходимы, если живешь в пустыне.
Ты ведь увидела все это.
Но всадник - я не могу назвать его по-другому - обаял меня бесповоротно. Да так, что я, пожалуй, вылез бы из этой чертовой машины и поплелся вслед за ним бродить по пустыне. Скорее всего, я пропал бы от такого путешествия. Но, сестра моя трепетная, что может быть прекраснее, чем смерть пешком - в походе за смыслом. Помнишь "Поэму о Скрытом Смысле" Руми, которую я рекомендовал тебе к прочтению? Бедуин в оранжевой чалме несет в себе ту же слаженность и неоспоримость, как этот текст. И дело здесь не в оболочке, а общем движении, исходящем от человека. Как будто само слово воплотилось в людскую форму. Мы, постоянно сгибающиеся под чехардой повседневности, к старости приходим горбунами, телесными или духовными, отягощенные каждым своим желанием, устремляемся без направленности, куда все, почти не давая себе возможности подумать, а кому это нужно? Я уверен, что этот человек на верблюде, с прямотой спины и слаженностью движений, никому ничего не должен и знает намного больше, чем знаю я. Хотя, быть может, он и не прочел в своей жизни ни одной книги. Я обращаюсь с моим открытием к тебе. Сейчас утро, и я точно решил, что это моя последняя поездка без цели, теперь всюду я буду выискивать выход из создавшейся во мне задушенности. Ты права, мы не будем бросать вызов системе, потому что времена общей горячности выродились в разрешение собираться больше двух, а это значит, что ты можешь говорить и даже покрикивать в рупор, но на тебя вряд ли кто обратит внимание. И знаешь что еще - это прекрасно, когда тебя никто не замечает. Как раз в это время можно уйти в скит, растворится в пустыне, задать вопрос самому себе и никогда больше не клясть ближнего за его неповоротливость, а любить открытым сердцем, как этого бедуина. Только за то, что он появился у тебя на пути в своем живом облике. И не сказав ничего, вдохновил тебя жить.