Сегодня исполняется 60 лет со дня рождения Рудольфа Нуреева. Народная артистка СССР, балерина, педагог, партнерша и друг Рудольфа Нуреева, с которой он был знаком сорок лет, причем ближе, чем с кем-либо из своих коллег в России, НИНЕЛЬ КУРГАПКИНА рассказывает о многоликом "боге танца" корреспонденту "Ъ" ОЛЬГЕ Ъ-МАНУЛКИНОЙ.
— Нинель Александровна, говорят, Нуреев был невыносимого нрава?
— Характер у него был ужасный. С самого начала. Он умел всех настроить против себя: все его не любили, все! За исключением, конечно, Александра Ивановича Пушкина (школьного педагога Нуреева.— Ъ), который его боготворил, и балерин, с которыми он работал: с ними Рудольф был всегда очень корректен — по крайней мере в то время. Со мной он работал доверительно, мы ни разу не поссорились. Позже, за границей, с партнершами у него случались скандалы, он и пощечины давал — чего только не делал.
— Женщинам — пощечины?
— Да, Карле Фраччи, в Италии: она его назвала нехорошим словом — он за это ее ударил. Был большой шум, сорвалась премьера. Но в Кировском театре с партнершами у него конфликтов не было.
Зато с руководством — постоянно. В то время Григорович ставил "Легенду о любви". А Рудик должен был танцевать какой-то спектакль и предупредил, что на репетицию к нему не придет. Григорович говорит: "Это важнее твоего спектакля, ты должен прийти". А Рудик: "Я сам решаю, что важнее. Мне важнее сегодня станцевать, к примеру, 'Дон-Кихот'". И не пришел на репетицию. Разгорелся скандал, Григорович снял его с премьеры. Это была большая потеря, потому что Рудик в "Легенде" был бы великолепен. Он жил этим балетом.
Рудик был очень творческим человеком. С самого начала работы в театре он имел свои взгляды на все спектакли. И — поразительную интуицию. Самовыражался всегда, даже не думая об этом: был настолько музыкален и артистичен, что все получалось "впопад". Это редко случается в молодости.
— Как соотносились его природные данные и техника?
— У Нуреева были невероятные внешние данные: отличные пропорции, мягкие ноги, достаточно высокий прыжок, шаг. Всего с избытком, поэтому он всегда производил впечатление очень способного. От природы Рудик был прекрасный партнер: замечательные руки, хороший рост — он подходил всем балеринам, держал превосходно.
Но секрет его успеха в том, что, при великолепных данных, Рудик от природы отличался поразительным чувством формы, во-первых. А во-вторых, он всегда соображал, что делает.
— Как вы встречались после его невозвращения?
— Каждый раз, когда наш театр появлялся где-нибудь за границей, он мне звонил. Рудик всегда называл меня на "Вы", а я его на "ты": старая привычка сказалась — я старше его на девять лет. По телефону я, конечно, разговаривала с ним, но на встречу решилась только раз, потихоньку от руководства. Рудик приехал за мной на условленную улицу, мы пошли в ресторан. Он все помнил, каждую встречу, до единого слова.
За три года его работы в Кировском мы очень сблизились: вместе ходили в филармонию, слушали музыку, много гастролировали, в том числе за рубежом, и с театром, и сами. У нас с ним всегда были более тесные отношения, чем просто у партнеров.
— А за границей случались забавные истории?
— Однажды, когда мы приехали в Милан, нам сказали: "В La Scala, наверное, появится Нуреев — не смотрите в его сторону". Я его сразу увидела — в ресторане, примыкающем к театру. Весь вылощенный, стоячий белый воротничок, прическа — и держит в руке, на вилке, огромный бифштекс! Он знал, что нам платили совершеннейшие гроши, что мы очень экономили и, конечно, не могли позволить себе пойти в ресторан. Потом я спросила Рудика: "Зачем ты такое устроил?" — "А я хотел показать: вот как я теперь живу — мол, это вы там возите с собой консервы". Я говорю: "А нас тебе было не жалко?" — "Нет, я об этом не думал, мне было жалко себя".
— Его страсть к коллекционированию родилась в России?
— Здесь у него были гроши. Он собирал пластинки — очень увлекался музыкой. Тогда все было под запретом: и Дебюсси, и Равель. А он все равно доставал. На Западе, имея огромные деньги, он покупал все, что ему нравилось. Рудик был эстет, вещи у него были очень хорошие. Особенно увлекался картинами с изображением мужчин — в основном ню. Он обожал мужское тело. У него вся квартира была увешана этими полотнами: от старинных мастеров до современных, специально для него писали.
— В Париже ему пришлось "доучиваться" тому, как танцуют на Западе?
— Он перенес туда нашу моду. Рудольф любил дотянутые ноги, вытянутый подъем, высокие полупальцы. До него это было присуще только женщинам, а он привнес женственные черты в мужской танец. Это было очень заразительно. Он много работал с Эриком Брюном, который, кстати, тоже имел отточенную форму. Рудик был его поклонником, и они стали большими друзьями.
— Каково ваше мнение о Нурееве-балетмейстере?
— Я никогда не была в восторге от его спектаклей. А он говорил: "Я танцевал, конечно, неплохо, но мое будущее — в постановках". Но это не так: он был танцовщиком в первую очередь. На мой взгляд. Хотя, и по общему мнению тоже, как балетмейстер он не стал законодателем мод.
— Расскажите, как вы ставили для него "Баядерку" в Grand Opera. (Последняя постановка Нуреева.— Ъ.)
— Он был уже очень болен. Ясно помнил какие-то фрагменты балета. У него, видно, все-таки была ностальгия по русской классике. И слава Богу, что Нуреев не стал ставить сам, то есть заново переделывать спектакль. Только добавил мужские танцы: во втором акте, на свадьбе Гамзатти, и в последнем, когда у Солора галлюцинации,— мужчины с огоньками в руках вводили героя в мираж "Теней". Он обожал мужские танцы, обожал мужчин — это его всегда вдохновляло. Но мужские массовые танцы не испортили спектакль — в основном Нуреев оставил все, как я показывала.
— Как вы встретились, когда он приезжал в Россию на свой последний спектакль?
— Рудик был уже совершенно больной. Но ему так хотелось здесь танцевать. Правда — только я это знаю,— он предлагал не "Сильфиду". Нуреев очень хотел привезти спектакль из Италии, в котором было занято всего двадцать человек и солист,— "Шинель". Для него это было выигрышнее, потому что в "Шинели" танцев почти не было, только какие-то пируэты, и там он бы показался как актер. Но почему-то Виноградов ему навстречу не пошел. Рудик меня спрашивал до последнего дня перед выступлением: танцевать — не танцевать? А я отвечала: "Я тебе такие советы давать не могу". Хотя в душе его жалела. Потому что в том последнем спектакле танцевал он уже... Но все равно: публика его приняла неистово.
Вообще, он всюду пользовался огромным успехом. Такая слава, какой добился Рудик, теперь уже никому не светит, как бы хорошо ни танцевали. И публика другая, и интересы другие.