Эти люди ощутили себя общенациональными яйцами Тамагочи
Михаил Ъ-Новиков
Если бы кто-нибудь сказал Борису Березовскому и Анатолию Чубайсу, что они ничем не отличаются один от другого, они, скорее всего, обиделись бы. И даже, пожалуй, обиделись бы довольно сильно.
Но вот, если говорить не о тех личных, физических и душевных различиях, которые, конечно же, есть между двумя этими взрослыми человеческими особями, а о различиях в образах этих двух персонажей, то — где она, разница?
Кажется, пространные интервью, данные Анатолием Чубайсом на прошлой неделе сразу нескольким изданиям, направлены именно на то, чтобы разъяснить, в чем же разница. Следом ровно то же самое проделал Березовский. Увы! Объяснять получается неизменно плохо у обоих — одинаково плохо, вот что занятно.
Создается впечатление, что две крупнейшие головы оказались слабы в одном и том же. И у того, и у другого крайне недоразвиты те железы, которые ведают как раз построением собственного адекватного образа. И эта одинаковая слабость еще больше подчеркивает их сходство. Без большого труда можно представить себе совершенно других политиков — и совершенно таких же: Бебайса и Чурезовского.
О них и поговорим.
Анрис Бебайс родился в семье раввина.
Ботолий Чурезовский — в семье офицера.
Анрис стал ученым математиком, в каковом качестве достиг всех причитающихся к сорока годам успехов: доктор наук, заведующий лабораторией. Математика — жестокий спорт: туда тупых не берут, но, увы, плата за вход — разум, совсем как в магическом театре Германа Гессе.
Считается, что даже в самых опасных для душевного здоровья занятиях (например — литература, политика, математика) есть категория людей, способных остаться нормальными на протяжении всей карьеры. Такие люди есть, разумеется, и в математике: например, академик Колмогоров.
Такие люди есть и в политике: скажем, Уинстон Черчилль. Из современных, наших — Евгений Примаков. Их лучшее качество называется очень просто — профессионализм. Конечно, в наших краях профессионалам никогда особенно не доверяли — ну а расклад последнего десятилетия вообще снял проблему каких бы то ни было умений. Была бы воля — остальное приложится.
Именно так и действовал Анрис. Увы, мало того, что он пострадал от математики, так потом еще занялся и политикой. В таком сочетании срывало и более крепкие крыши.
Эти люди ощутили себя общенациональными яйцами Тамагочи
Ботолий стал ученым тоже, но гуманитарно-чиновного пошиба. Надо заметить, такого сорта ученые были париями советского общества. Даром, что власть ласкала экономистов, как умела — в народе, приобщившемся к тайнам марксистско-ленинского политэка, их всегда держали за дураков. И, конечно, такое положение дел, привычка к двоемыслию, не могло не сказаться на ухватках и душевном устройстве Ботолия: до сих пор сухая цифирь как-то особенно бодрит его.
"Удалось реально в прошлом году сократить количество бедных с 35 миллионов до 31 миллиона человек",— говорит он. И еще: меряется — чем бы вы думали? — ненавистью. "Поверьте мне, что степень ненависти к Чубайсу и степень ненависти к Березовскому сегодня несопоставимы и не в его пользу". О чем это он? Чья ненависть?
Наверное, Брежнев не поверил бы, если б ему сказали, что он если и останется в истории, то разве что как мелкий деятель времен Сахарова и Солженицына.
Вздувшихся от собственной значительности, от ощущения, что в их руках лежат какие-то вожжи мироздания, наших оппонентов несло, и сильно. Известно одно достаточно надежное лекарство, которое и рекомендую. С вечера основательно выпить. Наутро, на несвежую голову, прочитать собственные речи. Станет стыдно. Адекватно стыдно.
"Трагическая ошибка в том, что мы так и не смогли стать империей, я имею в виду, что не смогли переварить все нации в едином котле",— говорил Анрис.
Эта странная идея "переваривания наций", может быть, не очень понравилась бы самим нациям — но, к счастью, она представляет собой того же типа глюк, как четыре миллиона сокращенных бедных. "Уварились, в котле-то",— сказал бы о них опытный повар.
Вообще, и Анрису, и Ботолию не откажешь в известной роскоши образов. Назовем ее гарнизонной или, если угодно, местечковой. "Была борьба интеллектов. И основная причина поражения коммунистов в том, что от них ушел интеллект, утек".
Да. Автору этих строк (который задремал над бесконечными интервью) приснился Геннадий Зюганов, напевавший: "Опять от меня сбежали остаточки интеллекта".
Но и второй стратег тоже глядел в наполеоны и вершил судьбы родины: "Россия психологически не потерпит режим, при котором управляющие ею находятся за сценой и оттуда дергают за ниточки. Кончается это все в России очень плохо. Абсолютно стопроцентно".
Вообще, судьбоносностью пахнет очень сильно. Но вот, если подойти к делу семиотически и рассмотреть господ спорящих и меряющихся как знаки, то выяснится следующее.
По неизвестным причинам эти два человека, Чурезовский и Бебайс, ощутили себя некими общенациональными яйцами Тамагочи. Им все кажется, что надо обязательно это объяснить людям, и сразу они станут такими важными и значительными, а спор их обретет экзистенциальный накал. Но мало кто любит возиться с чужими яйцами, даже если они — Тамагочи.
Подходящий пример обнаруживается в статье о зомби, принадлежащей перу Виктора Пелевина. "Австралийские колдуны-аборигены носят с собой кости гигантских ящериц, выполняющие роль магического жезла. Стоит колдуну указать этим жезлом на кого-нибудь из своих соплеменников, как тот заболевает и умирает.
Но если колдун попытается сделать то же самое с кем-нибудь из европейцев, вряд ли у него что-нибудь выйдет. Европеец просто не поймет значительности происходящего — он увидит перед собой невысокого голого человека, махающего звериной костью и бормочущего какие-то слова. Будь это иначе, австралийские колдуны давно правили бы миром".