В театре La Scala возобновили "Волшебную флейту"
Редкая музыкальная институция поминается меломанами и сочувствующими столь же регулярно, как итальянская опера. Одним при этом слышатся голоса со старых пластинок и новых CD, другим представляется идеальный образ, вычитанный из русских романов прошлого века, третьи оперируют цифрами годового бюджета, четвертые сравнивают возможности отечественных солистов в конкуренции с носителями bel canto. Сверить свои ожидания с реалиями итальянского сезона отправилась корреспондент "Ъ" ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА.
Следовало бы перед путешествием тщательнее подготовиться к тому, что система staggione предлагает оперным паломникам только один спектакль в данном месте и в данное время. Шанс оказаться в любом итальянском театре "на стыке" двух постановок выпадает редко. Не нужно думать, однако, что эта вынужденная концентрация критического внимания вызывает чувство ностальгии по разнообразию еженедельного меню, например, в Мариинке. Напротив, отдавая должное прелестям нерепертуарного театра, нужно признать, что уединение всего исполнительского состава с избранной партитурой приносит такие плоды, что их хочется смаковать в течение всей серии исполнений. Кроме того, совершенно ясно, что такие декорации после месячного использования жалко сдавать на склад и даже давать напрокат.
Неудивительно, что в La Scala пожалели и возобновили "Волшебную флейту", поставленную в сезоне 1995/96 года. Следовало бы вообще прописать прием этого снадобья каждые два-три года. Миланская "Флейта" убедительно свидетельствует о том, что Моцарт с Шиканедером написали настоящую волшебную сказку. Здесь чудеса, дракон здесь бродит у подножия симпатичной головы-горы, Царица Ночи бесстрастно вырастает из сценического люка (во славу барочной машинерии), золотая ладья с тремя мальчиками плавает по воздуху, процессия бритоголовых монахов шествует на масонскую церемонию.
Постановщик Роберто де Симоне (режиссер возобновления — Лоренца Кантини) и художник Мауро Карози поселили "Волшебную флейту" на всех этажах мироздания, от подземелья до небес, поместив между ними милый лесной холмик и заботливо одев каждого в свой цвет и свет. Стальной голубой заливает Царицу Ночи; красным охвачено зарастрово царство духа; "народной песни мир коричневый, зеленый" окружает Папагено, все оправлено в золото и присыпано пестрым конфетти балаганных слуг.
Но как бы ни развлекала зрение живописная компания, на слух родство всего исполнительского семейства во главе с Риккардо Мути столь очевидно, что их достижения не хочется описывать по отдельности — да простят меня достойные друг друга Андреа Рост и Михаэль Схаде (Памина и Тамино), могучий Франц-Йозеф Селих (Зарастро) и сорвавший самые бурные аплодисменты Симон Кинлисайд (Папагено). Присущая всем вокальным характерам если не врожденная, то благоприобретенная мягкость сквозит в каждом изгибе их партий. Нежнее, еще нежнее — как в шведском фильме "Братья Моцарт", где оперный режиссер заставил артистов влюбиться во все и вся: в мебель репетиционной комнаты, инструменты и собственные башмаки, не говоря уже о партнерах и Моцарте,— чтобы разжечь в них ровное, но интенсивное эротическое горение.
Небрежного поведения с затактами и концовками полученное солистами воспитание не допускало: мучительно пережив расставание с каждым уходящим мотивом, они всякий раз излучали томление по следующему. Чувственный оркестр был готов принять их в свои объятия. А ведь первые аккорды увертюры были восприняты переполненным ожиданиями критиком совсем не магически, да и не слишком сыгранными. Но к роскоши привыкаешь быстро: оценив не рассчитанный на эффект внешне простой покрой оркестрового звучания, мудрый баланс и ювелирную фразировку Риккардо Мути, слушатель с трудом заставляет себя покинуть ложу La Scala, достоверно зная, что хорошие сказки рассказывают нечасто.