Новая книга Андрея Вознесенского "На виртуальном ветру" — это воспоминания поэта о самых известных людях, с которыми он встречался. Каждая глава книги, вышедшей в издательстве "Вагриус", посвящена кому-то из знаменитостей. 20 марта все друзья поэта соберутся на ее презентацию в Историческом музее. О том, как он писал эту книгу, АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ рассказал корреспонденту Ъ ИРИНЕ Ъ-ШКАРНИКОВОЙ.
— Андрей Андреевич, это ваша первая книга воспоминаний. Что побудило перейти к жанру мемуаров?
— Да, это моя первая книга. Работал я над ней полгода. Вызвана она, собственно, звонком из издательства "Вагриус". Мне позвонили, сказали, что готовят серию воспоминаний "ХХ век", и припомнили, что в свое время, в юности, все свои стихи я подписывал: "Андрей Вознесенский. ХХ век". Какое-то странное предчувствие было, наверное.
— Сейчас очень многие пишут мемуары. Недавно вышли книги Беллы Ахмадулиной, Андрея Кончаловского. Значит ли это, что эпоха шестидесятников ушла и остались только воспоминания?
— Беллочку я не читал. Поэтому сравнивать сложно. А книга Андрея Кончаловского мне очень понравилась. Глубокая книга. Не каждый сможет написать о своей зависти.
У меня не совсем об этом — через себя я пишу о личностях. Моя жизнь в книгу не вошла. О своей жизни я напишу следующую книгу — и она будет только о личном.
Что касается "шестидесятников", я вообще не люблю, когда поэтов приписывают к каким-то конкретным годам. Поэзия — явление вневременное. Я жил, как вы понимаете, в разные времена. И теперь точно могу сказать — все времена одинаковые. Сейчас такое же время, как и в шестидесятые: и власть такая же, такой же консерватизм, все такое же... когда говорят о литературе — в этом есть что-то совковое
— О чем ваши воспоминания?
— Вообще, я начал писать о своей жизни, но, как ни странно, получилась книга об интеллигенции — и нашей, и западной. Так получилось, что в этом веке я встречался и общался с выдающимися представителями мировой интеллигенции. Это и Пикассо, и Генри Мур, и Сартр, и Хайдеггер. Уже не говоря о русских. Поэтому получилось, что моя книга — это квинтэссенция творческой мысли ХХ века. Многие из них уже умерли. Но в нашем сознании не важно, умер человек или нет. Пастернак, например, для меня более живой, чем сотни нынешних членов Союза писателей. Сейчас все перепутано — прошлое и настоящее. И все это передано в моей книге.
— В этом ее сенсация? Ведь вы анонсируете ее именно как сенсационную?
— Я думаю, что любая судьба — сенсация, если это судьба личности. Тем более что сейчас наступает время клонирования. Следующий век будет более безликим. И поэтому крупные личности становятся настоящей сенсацией. Каждая глава моей книги посвящена кому-то. Я уделил одинаковое внимание и Шостаковичу, и Сартру, и Высоцкому, и Гребенщикову, и Пикассо, и Шагалу — людям совершенно разных поколений и направлений. О некоторых из них — например о Марке Шагале — известно у нас не так много. Я — единственный русский писатель, которого иллюстрировал Марк Шагал. Единственный, который говорил с Хайдеггером. Причем с ним я общался, когда он был в опале, и даже европейские писатели объявили ему бойкот. И в этом тоже сенсация книги.
И потом, так получилось, что в 60-е годы я начинал все в первый раз. Знаменитый вечер поэзии в Лужниках — я там выступал. Первый вечер русской поэзии в Париже — я там выступал. Первый вечер русской поэзии в Америке в Таун-холле — это был вечер моих стихов. Я это говорю не потому, что я о себе слишком высокого мнения. Просто так сложилась моя судьба. И это факт. Разве это не сенсация?
— Каков ваш гонорар за мемуары?
— Какие-то копейки. Уже и не помню. Это было полгода назад — какие-то авансы, доплаты... Могу ошибиться, но, по-моему, что-то около 4 тысяч долларов. В общем, мизер какой-то.