Вчера мир отмечал 70-летие Габриэля Гарсиа Маркеса
Торжества вышли далеко не столь пышными, как можно было ожидать. Юбилейные статьи в газетах и журналах с дежурной вежливостью воздали должное заслугам Гарсиа Маркеса — в основном на общественном поприще: отстаивал-де права социалистической Кубы, боролся с медельинскими наркобаронами. Будто Нобелевская премия досталась ему в 1982-м не за литературное творчество, а за нечто куда более существенное.
Будем честны: "Осень патриарха" (1975) и "Хронику объявленной смерти" (1981) переводили на десятки языков и читали исключительно по инерции. К концу 80-х инерция иссякла. "Любовь во время чумы", "Генерал в своем лабиринте", "О любви и прочих демонах" ложились на интернациональный прилавок роскошно упакованным, но практически бесполезным грузом.
Зато новейшая словесность Южной Америки еще лет пять купалась в лучах издательского и критического обожания. Смакуя тексты полярно противоположных, но равно изощренных Борхеса и Кортасара, интеллектуальная публика предпочитала не вспоминать, что бум латиноамериканского "магического реализма" начался с грандиозного успеха "Ста лет одиночества" (1967). Книги, в общем, масскультовой. Штукарской. Донельзя примитивной на фоне эзотерических шедевров Алехо Карпентьера, Хуана Рульфо, Карлоса Фуэнтеса, Марио Варгаса Льосы, Хуана Карлоса Онетти.
А ведь в свое время Гарсиа Маркеса упорно сравнивали с Рабле. Вся планета знала, кто такой Габи (почти как впоследствии — кто такой Горби): сотни интервьюеров называли его этим ласково-уменьшительным прозвищем, не слишком вникая в существо гарсиамаркесовских ответов на их помпезные вопросы.
Отвечал же он как-то невпопад. Подчеркивал собственную литературную вторичность, даже эпигонство. Вот здесь у меня сознательная цитата из Кортасара, здесь — из Фуэнтеса, здесь — из Карпентьера; знак смирения, дань признательности ровесникам-учителям. Они — мастера, первопроходцы, а он... "Мое истинное призвание — быть фокусником, но я до такой степени терялся, показывая трюки, что принужден был укрыться в уединении литературы".
Уединение оказалось тягостным. Ежедневная шестичасовая каторга за письменным столом, мучительный поиск слов и интонаций, которые позволили бы соединить высоколобый опыт товарищей по перу с умышленно нагнетаемыми "чувствительностью, мелодраматизмом, пошлостью", этнографической брутальностью, грубой прямолинейной эротикой. Позолотить малосъедобную пилюлю "магического реализма". Сконструировать его подарочный вариант, чтобы не только очкастые университетские испанисты, но и жизнерадостные штатовские домохозяйки поняли: в Колумбии, Аргентине, Мексике, Уругвае происходит чудо сотворения абсолютно нового, еще не знакомого ХХ веку стиля художественной прозы.
И домохозяйки поняли. Романный жанр стал для Латинской Америки если и менее прибыльной, то не менее престижной статьей экспорта, чем бананы или кофейные зерна. Кортасар и Борхес обросли миллионами поклонников и сотнями подражателей. Теперь ремесленника, благодаря которому мы узнали о самом существовании этих непревзойденных мастеров, уместно задвинуть в тень. По гамбургскому счету. Но не по человеческому. Популяризаторство — талант не зазорнее прочих. А гении, подобные Гарсиа Маркесу, и подавно встречаются на этом поприще реже, чем на других.
БОРИС Ъ-КУЗЬМИНСКИЙ