Выставка собрания графики американского магната в ГМИИ
В ГМИИ им. Пушкина открылась выставка "Рисунки французских мастеров из Библиотеки Пьерпонта Моргана. Нью-Йорк", представляющая французскую оригинальную графику на протяжении четырех веков. И демонстрирующая могущество американского промышленного магната, сумевшего всего за два десятилетия составить себе коллекцию, равную одному из музеев Старого Света.
Поначалу, как образованный, но не слишком разборчивый неофит, Пьерпонт Морган (1837-1913) собирал все подряд — от античности до викторианских портретов. Со временем страсть определилась — рисунок. Собирать картины — понятное всем занятие. Другое дело графика. Ее и в Европе-то собирали лишь эстеты, говорившие, подобно маркизу де Шенневьеру, о своей страсти достаточно скромно — "всего лишь любовь к груде ветхих набросков". Однако "карандаши", как раньше среди знатоков называли рисунки, собирали и августейшие персоны. К примеру, Екатерина Медичи, знавшая толк не только в интригах и отравлениях, но и в изящном. Такую же страсть к рисунку питали и английский Карл I, и королева Швеции Христина. Коллекции собирались, меняли владельцев, распадались (как, например, "медичийская" в начале XVIII века) и собирались вновь.
Одно такое собрание из 1500 листов, ранее принадлежавшее английскому художнику и знатоку Чарлзу Фэрфексу Мюррею, в 1910 году купил Пьерпонт Морган. К тому времени он был более чем состоятельным человеком. Получивший образование в Геттингене, с культурным кругозором, приобретенным в музеях Лондона, Парижа, Рима и Флоренции, он занимал пост директора Нью-Йоркской центральной железной дороги и был учредителем Сталелитейной корпорации США. В шутку о нем говорили как о "чугунном Крезе", как о новом Медичи.
А Пьерпонт Морган таковым и хотел остаться в памяти потомков. Недаром для своей коллекции он заказал у стилистов-архитекторов фирмы Макким Мид & Уайт здание с фасадом, напоминающим портик флорентийской капеллы Пацци. Его "хочу" моментально превращалось в "сделано". Морган собирал вещи не поштучно, а сразу не мелочась, en bloc, то есть гуртом. Тем уподобляясь европейским монархам — Фридриху Прусскому и Екатерине Великой. Но как гражданин США, как почетный горожанин Нью-Йорка Пьерпонт Морган предначертал своей коллекции иное будущее — по его завещанию в 1924 году собрание было передано в общественное пользование.
По счастью, Морган не промахнулся, купив коллекцию Мюррея. Там действительно немало шедевров. Поэтому "карандаши", сангины и лависы из библиотеки Пьерпонта Моргана включены в многотомную серию "Рисунки старых мастеров" Fratelli Fabbri, поэтому американскую выставку недавно с интересом рассматривали в Лувре. Пожалуй, и в не бедном западноевропейской графикой Эрмитаже она произведет впечатление, как произвела впечатление в Пушкинском.
Экспонировать французский рисунок — заведомо выигрышный ход. Это не Германия, не Италия, где все с перерывами, взлетами и падениями. Здесь непрерывность и известные имена — Пуссен, Лоррен, Ватто, Буше, Фрагонар, конечно же, Давид и относительно уже близкие нам вершины — Энгр и Дега. Это помимо Ванлоо, Ланкре, Греза, Гро и тому подобных, скажем, дополнений. Об этом рисунке действительно можно говорить как о некой школе, которая продержалась без перерывов около четырех веков. Сделаем скидку на модернистов — экзотику Поля Гогена и символистскую заумь Одилона Редона. В остальном все происходило благополучно и плавно. И даже пращур искусства XX века Поль Сезанн выглядит родственником Лененов и Пуссенов. Его "Игрок в карты", представленный на выставке (кстати, в ГМИИ нет графики мастера из Экса), буквально родственник "пейзан" XVII столетия.
Франция — родина трех классицизмов (XVII, XVIII и XIX веков). И можно сказать, трех школ маньеристического рисунка: известны две "школы Фонтенебло" (итало-французские изыски середины и конца XVI века) плюс великий Энгр, творивший в прошлом веке академизм, но по старофранцузским рецептам,— кухня изысканно-манерная, но с ограниченными ингредиентами. Коротко говоря, маньеризм — это попытка сказать малое "свое", опираясь на авторитет великих (скажем, Рафаэля).
Французы всегда отзывались на то, что происходило в других странах. Но по-своему, деликатно переиначивая чужие открытия. Что их удерживало от крайностей — "острый гальский смысл" или извечное раблезианство вкупе с картезианством? Скорее всего, все вместе. Все, что входит в понятие esprit — и дух, и разум. Проникнуться им и полагает нынешняя выставка, в ответ на которую в сентябре в Америку отправится подобная коллекция из собраний ГМИИ им. Пушкина и Эрмитажа.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ