Бывают юбилеи, которые случаются как-то некстати. Музейный раж по поводу возвращения в широкий культурный обиход одного из самых оригинальных героев русского искусства давно миновал. Ни Третьяковка, ни Русский музей "не заметили", что 23 февраля исполнилось 120 лет со дня рождения Казимира Малевича. Актуальное искусство также уже пресытилось растаскиванием творчества знаменитого "беспредметника" на цитаты — к дате даже не было совершено ни одного акта вандализма над его произведениями. Судя по всему, настала очередь "осваивать" Малевича любителям нетрадиционной литературы и философии.
Огромный корпус созданных Малевичем за свою жизнь текстов дает прекрасный повод тем, кто не любит его искусства, безнаказанно излить свою желчь: его завораживающее косноязычие, в отличие от ставшей классикой ХХ века живописи, пока еще не признано нормой литературного языка. Стиль изложения Малевича весьма своеобразен — часто он игнорировал не только правила орфографии и пунктуации, но и обычную человеческую логику.
Некоторые исследователи склонны объяснять это своеобразие влиянием "заумной" поэзии, другие находят в его текстах аналогии с прозой Андрея Платонова. Но тот факт, что на странном языке Малевича сегодня говорят многие видные деятели нашей страны, явно никогда не читавшие его трактатов и манифестов, не поддается никакому разумному объяснению. Разве что налицо некоторое сходство исторических ситуаций и личностных амбиций, видимо, и порождающих эту мучительность речи. Впрочем, как показывает текст о Ленине, иногда совпадают и сюжеты.
Другой замечательной чертой сочинений Малевича является то, что заставить себя воспринимать их как "научные" (каковыми без тени иронии считал их сам автор) способны только "малевичеведы". Для остальных же эти "письма ученому соседу", где философия искусства неотделима от рассуждений о политике, экономике и религии, могут стать не только занимательным, но и полезным чтением. Например, в "Декларации прав художника", напечатанной в 1918 году в газете "Анархия", Малевич ни разу не упоминает о свободе творчества, зато подробно разрабатывает систему авторских прав и пишет о том, что "проданное произведение должно считаться ценной акцией, которая приносит доход",— соображения более чем актуальные и для современной художественной жизни. А смерть Ленина могла послужить ему неожиданным поводом для высказывания своих эстетических воззрений на проблему "монументальной пропаганды".
Заметные невооруженным глазом нестыковки этого текста (Малевич то уподобляет Ленина Христу, то утверждает, что Ленин — "материя", а не образ) обнажают возникшее к этому времени принципиальное противоречие между революционным характером его собственной художественной теории, представлениями о функции искусства и той ролью, которую искусству предлагало, а позже и навязывало советское государство. Малевич не мог избавиться от иллюзии универсальности изобретенной им системы беспредметности, божественного Ничто, к которому, по его мнению, должен стремиться мир. И хотя в последние годы жизни он и попытался приспособить свою идеалистическую теорию к нуждам нового общественного строя, но было уже поздно. Руководство идеологией и практикой художественного процесса взяли в свои руки политические вожди. Заодно позаимствовав "авангардистскую" логику и "беспредметный" стиль мышления знаменитого комиссара искусств.
МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА