Искусством шпионажа
В Музее реконструкции Москвы проходит выставка "Реконструкция Москвы глазами французского офицера-художника. 1819-1830" — рисунки и акварели Антуана Кадоля из собрания министра обороны Франции. Рисунки Кадоля представляют уникальную возможность увидеть Москву после того, как "ее украшению много поспособствовал пожар" 1812 года.
Главный экспонат выставки — круговая панорама Москвы, нарисованная с колокольни Ивана Великого. Страстный краевед мрачно укажет на крыши и луковки утраченного нацдостояния, охранник исторической среды с негодованием ткнет в места, где стоят мостодонты Дворца съездов и гостиницы Россия, но первое впечатление, которое производит панорама,— это как раз удивление по поводу того, что город тот же самый. Дело не в снесенных или перестроенных объектах, дело в своеобразно современном ощущении города.
Юрий Лужков приветствовал открытие выставки самым восторженным образом — глядя на панораму Москвы, кажется, что она нарисована по заказу мэрии. Пятиглавие кремлевских соборов будто перерисовано с "Открыток с видами московского Кремля", Иверские ворота и Василий Блаженный вполне могут фигурировать на постерах "from Russia with Love". Общее же настроение панорамы — "утро красит нежным светом стены древнего Кремля".
Это тем более удивительно, что так Москву в XIX веке вообще-то не воспринимали. Москва того времени — не столица, ей не свойствен триумфальный дух. Москва Кадоля — это не "большая деревня", не "московский дворик", не "у Харитонья в переулке". Некоторые виды панорамы вызывают в памяти музыку Свиридова и воспринимаются, как заставки к программе "Время".
Возникает ощущение, что Кадоль в начале XIX века как-то ухитрился предсказать тот дух восприятия Москвы, который превращает ее то в "образцовый коммунистический город", то в "сердце всей Руси Святой". Тем интереснее, как такое могло произойти. Почему вдруг он увидел Москву так "современно"?
Биография Кадоля довольно авантюрна и вкратце сводится к следующему — во время войны 1812 года он попал в плен, бежал, а в 1819 году вернулся в Москву и за три года создал свои рисунки. Два обстоятельства вызывают недоумение Изабель Брюллер, которая написала вступительную статью к изумительному каталогу выставки. Во-первых, как получилось, что рисунки Кадоля попали в коллекцию штаба сухопутных войск Франции? А во-вторых, почему в Москве он будучи свободным художником получал жалованье лейтенанта армии, а как вернулся в Париж, перестал его получать?
Оба вопроса бросают некоторую тень на ретроспективу франко-российского сотрудничества, которое, по мнению Алена Ришара, министра обороны Франции, отразилось в этой выставке. Потому и попали рисунки в коллекцию Министерства обороны, что жалование получал. А жалование получал, потому что работал, а не свободным художником прохлаждался. Рисунки Кадоля — не только панорамные виды Москвы, но и очень полезная военно-стратегическая информации. Короче говоря, Кадоль был шпионом. В воспоминаниях воспитателя Павла I есть такая запись: "Сегодня утром Его Высочество попрыгал, а потом рассматривал виды Парижа, назначая какому вельможе в каком доме жить, когда город будет наш". Так же, наверное, рассматривали панорамы, изображенные Кадолем, в Париже. Может, даже "попрыгивали", вспоминая, кто в каком доме жил, когда город был "их".
Некогда Наполеон завел обычай брать с собой в военные кампании художников, которые зарисовывали места боевой славы. Нынешние телеоператоры на авианосцах "ограниченных контингентов" — дальние потомки тех художников, которые запечатлели для нас Египет, Италию, Испанию эпохи "Великой армии". Кадоль — из той же когорты армейских ведутистов. Пафос военных художников — победа, сам жанр панорамы связан с триумфальной позой императора, у ног которого распростерт город. Призыв: "Солдаты, сорок веков смотрят на вас с этих пирамид" слышится в этих рисунках.
Можно представить себе чувства Кадоля, жадно рисующего "этот великолепный город" с колокольни Ивана Великого, недовзорванной Наполеоном. Каждому рисовавшему или хотя бы фотографировавшему ведомо то чувство присвоения, когда кажется, что, изобразив предмет, ты приобрел над ним власть. Кадоль — осколок армии, которая была вынуждена оставить этот город. Он вернулся, чтобы вновь его завоевать, ухватив его окаем бесконечной лентой панорамы. Что-то родственное нероновскому пафосу Наполеона, любовавшегося пожаром Москвы с той же колокольни, чувствуется в этом триумфальном взгляде на город, окрашенный нежным светом красного утра.
Замечу, что ничего особенно дурного в этом настроении завоевателя, рассматривающего распростертый у его ног город, нет, коль скоро оно сублимируется в рисунки. Самые интересные свидетельства и воспоминания оставили о России шпионы — историки знают, насколько ценны подобного рода свидетельства. Но, разобравшись в происхождении этого триумфального пафоса, поражаешься уже не тому, что Кадоль родствен современному "мифу Москвы", но парадоксальности самого этого мифа.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН
Выставка продлится до 3 марта.