Воспоминания знаменитой поэтессы
Необыкновенный интерес к жанру мемуаров возник в последнее десятилетие века во всем мире. В России к тому же в моде стилизации a la развитой социализм. По идее, этих факторов достаточно для полного успеха книги Беллы Ахмадулиной "Миг бытия".
Но это — теоретические выкладки. На деле все обстоит несколько сложнее. Прежде всего, книгу открывает не текст, но подборка фотографий, заставляющая вспомнить сцену из "Театрального романа": да, многие имели возможность пользоваться обществом Аристарха Платоновича. Мемуаристка, впрочем, пишет в выражениях даже более сильных, нежели употребленные в булгаковской пародии: "Многие лица — знамениты, знаменательны, ненаглядно блистательны".
Вообще удивительная линия самолюбования, возникшая у средней руки поэтов Серебряного века и очень подкрепленная всем житейским и творческим поведением мхатовцев, проявляется в мемаурах Ахмадулиной с изумительной четкостью. Метод повествования под стать замыслам: например, здесь встречается воспоминание о том, как автор не была знакома и никогда не встречалась с С. Довлатовым. О чем же тут вспоминать? Ах, низкий, оскорбительный для поэта вопрос! "Я отличаюсь тем, что никогда его не видела, даже мельком. Это представляется мне настолько невероятным, что даже важным и достойным робкой огласки".
Под стать этим фабульным фиоритурам и чарующая манера автора постоянно цитировать себя: "Не тогда ли утвердилась я в своей поговорке: Париж не стоит обедни?" "Придумала я мелочь поговорки: из великих людей уютного гарнитура не составишь". Сия последняя цитата взята из эссе под названием "Робкий путь к Набокову". Надо заметить — робость, вообще подчеркнутая кисейность поминается в книге к месту и не к месту. Но отчего-то думаешь о железной хватке и стальной воле, и об особой изворотливости ума, присущих, должно быть, именно авторам круга Ахмадулиной, громовержцам Политехнического музея.
В двадцатипятистраничном тексте самому Набокову отведены полторы странички. Мэтр и сам грешил жеманством, но мемуаристка превзошла все пределы, изобразив писателя каким-то упоенным собой полуидиотом. "Осмелев, я искренне и печально призналась: вдобавок ко всему, вы ненаглядно хороши собой". Опять милостиво, смущенно улыбнувшись, он ответил: "Вот если бы лет двадцать назад или даже десять..." "Мы простились — словно вплавь выбираясь из обволакивающей и разъединяющей путаницы туманно-зеленых колеблющихся струений".
Всю эту роскошь слога Юрий Трифонов назвал когда-то "пахло мокрыми заборами". Здесь, в мемуарах Ахмадулиной, ничего не происходит обычным, естественным и простым образом. Люди не разговаривают, но непременно "почитают своим долгом заметить", или "загадочно ответствуют", или "горячо уверяют". Марлинский? Шеллер-Михайлов? Нагродская? Ну да, но еще и наделенная гражданственной скорбью. В несчастном фрагменте про Набокова больше места, чем писателю, уделено какому-то продлению виз в советском посольстве. Недаром их называли "одноногие диссиденты": одна нога здесь, другая там. Как уже догадался проницательный читатель (пардон, этот слог заразен), наш мемуарист даже в самые глухие года, находясь в зарубежным поездках, находил в себе силы противостоять и т. д.
Но такова шестидесятническая вселенная — если, конечно, выводить ее образ из трудов Ахмадулиной: "Урожденность земли и речи, осязаемая и обоняемая как явь". Что-то вроде письма ученому соседу, но на литературные темы.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Ахмадулина Белла. Миг бытия. — М.: Аграф, 1997.