Завершились гастроли Мариинского театра в Москве
В Большом театре звучал гимн Санкт-Петербурга, с колосников сыпался золотой дождь, зрители аплодировали стоя, овация не стихала минут двадцать. "Вечер американской хореографии", объединивший балет Джерома Роббинса "В ночи" и два шедевра Джорджа Баланчина ("Шотландскую симфонию" и "Симфонию до мажор"),— единственный вечер, когда Мариинский театр показал балеты моложе полувека,— закончился триумфом.
Последний спектакль петербуржцев заставил отринуть все выловленные по ходу гастролей недочеты-недостатки, вынудил поступиться ролью критика и забыться в зрительском восторге. Впервые не хотелось подсчитывать пируэты, сравнивать трактовки и придирчиво выяснять, соответствует ли текст оригиналу. Гениальная хореография, живая труппа, живой спектакль.
Балеты, составившие программу,— классика. Классика во всех смыслах: и по месту, занимаемому в балетной иерархии, и по лексике. Однако неуловимое преображение (ритмическое, темповое, колористическое) заставляет стершийся от непрерывного употребления язык ХIХ века звучать остро и актуально.
"Шотландскую симфонию" на музыку Феликса Мендельсона Джордж Баланчин поставил в 1952-м, после Эдинбургского фестиваля. Mr B, плененный дикой красотой Шотландии и театральностью военных парадов шотландских полков, создал один из самых поэтичных балетов ХХ века. Сложная вязь ассоциаций, отсылок к ключевым сюжетам прошлого, легкие призраки хореографических тем и образов наполняют эту божественную в своей простоте трехчастную композицию.
"Шотландская симфония" открыла зрителям Софью Гумерову — балерину, в классике ХIХ века выглядевшую скованной и резкой. Здесь же отчетливость ее танца подчеркнула прозрачность рисунка, аристократичная лепка стопы внесла завершающий штрих в совершенную композицию адажио, а отсутствие вкуса к драматической игре обернулось величайшим достоинством, позволившим сохранить чистоту хореографического оригинала.
"В ночи" Джерома Роббинса — три любовных дуэта на музыку Фредерика Шопена, три стадии взаимоотношений — от первого восторженного чувства до вечного противостояния мужчины и женщины. Вот и все — ибо как описать шедевр? Как перенести на бумагу фантастическую, природную естественность этих дуэтов, когда кажется, что движения — их связки, их комбинации — невозможно придумать, что они существовали всегда, задолго до рождения самого хореографа.
Петербургские дуэты превратились в женские монологи. Лишь Константин Заклинский, погрузневший, но по-прежнему обаятельный, вел оживленный сценический диалог с прелестной Дианой Вишневой, полуженщиной-полуребенком. Остальные словно робели перед душевными порывами своих талантливых дам: корректный Евгений Иванченко старался соответствовать мудрой гармонии танца Софьи Гумеровой, растерянный Илья Кузнецов был явно не готов ответить выстраданной страсти Юлии Махалиной.
"Хрустальный дворец", поставленный Джорджем Баланчиным в 1947 году для балетной труппы Парижской Оперы, год спустя (под названием "Симфония до мажор") ознаменовал рождение New-York City Ballet. Этот балет — экзамен для любой труппы. Исполнить его — значит войти в мировую элиту. Подобно "Пахите" Петипа, творение Баланчина выстраивает иерархию хореографического театра. Но театра двадцатого века, предъявляющего иные требования к кордебалету и мужскому танцу. "Симфония до мажор" требует четыре пары первоклассных балерин и танцовщиков, восемь пар прекрасных солистов, блистательно выученного кордебалета,— и если таковых нет, за постановку балета лучше не браться.
"Симфония до мажор" — грандиозный hommage классическому танцу нашего века. Ее четыре части (сложные композиции для кордебалета, солистов и премьеров) — торжественный гимн всем разделам балетного экзерсиса, признание за каждым из них художественной полноценности. Первая часть — дань мелкой пальцевой технике, кинжальному сверканию острых пуантов (в Мариинском театре ее танцует Ирма Ниорадзе), вторая (отданная Ульяне Лопаткиной) — демонстрирует завораживающее могущество адажио, третья (во главе — ликующая Диана Вишнева) — построена на стремительных полетах, в четвертой (ее исполняет Жанна Аюпова) — мотор свободных непрерывных вращений рождает иллюзию вечного движения.
Шедевр Баланчина был воспроизведен Мариинкой мастерски и выглядел стройно. Но кульминацией балета стала его вторая часть в исполнении Ульяны Лопаткиной. Немыслимые пошлости вроде "зримой музыки" или "струящейся кантилены" сами собой падают с языка, онемевшего от совершенства ее танца. Прустовская непрерывность бесконечной фразы, великолепная длительность разворачивающихся в пространстве движений, поразительная равнозначность королевского a la seconde и мельчайшего вздоха изящной кисти, ворожба и магия, молитва и ода... Примечательно, что Лопаткина, чьей стихией традиционно считаются медленные темпы, выглядела лучше всех и в динамичном финале. Ее длинные ноги выделялись отчетливым и точным соответствием синкопическому сумасбродству хореографического tutti.
Говорят, что Мариинка танцует Баланчина слишком ортодоксально, слишком серьезно и слишком трепетно. Это неизбежно: "другая классика" требует другой школы и длительного привыкания (как если бы от русского потребовали говорить на родном языке с французским ударением на последнем слоге). Но ведь и Петипа сегодня совсем не тот, что сто лет назад. Баланчин Мариинского театра — мастерский перевод с американского на русский. И вопрос адекватности перевода — второстепенный по сравнению с открытием для русского зрителя творчества Mr B.
Спектакль Мариинского театра, получивший в прошлом году "Золотую маску", преобразил петербургскую труппу. Танцующие "Симфонию до мажор" ничуть не похожи на добровольных заложников академизма, дисциплинированных хранителей национального достояния — это действительно артисты, увлеченно решающие труднейшие стилистические задачи, охваченные азартом творчества. И потому успех последнего вечера гастролей в равной мере принадлежит всем — от прима-балерины до последней дурнушки из кордебалета.
Завершающий спектакль слишком сильно отличался от основного гастрольного (классика ХIХ века) репертуара театра, чтобы закончить репортаж звенящей нотой ликования. Сама Мариинка не готова поступиться "наследием", даже одряхлевшим,— в Петербурге его театральные и внетеатральные ревнители значительно влиятельнее и авторитетнее московских, благодаря чему в афише гастролей блеснул соцреалистическими курьезами и балетной вампукой первенец советского драмбалета "Бахчисарайский фонтан" 1934 года рождения.
Впрочем, планы руководителя балетной труппы Махарбека Вазиева обнадеживают: в Петербурге ждут новую постановку Ролана Пети — вместе с его "Кармен" и "Юношей и Смертью" она составит единую программу. А в январе 1999-го Мариинка примет Джона Ноймайера. Знаменитый хореограф собирается поставить для петербуржцев нечто эксклюзивное.
Две недели Москва жила спектаклями Мариинки. Итоги будут подводить долго: впечатлений хватит на следующие четверть века. Но еще полтора года назад петербуржец, лучший балетный критик и мастер отточенных формулировок, вынес Мариинскому театру приговор: "...концепция Мариинского балета как 'хореографического Эрмитажа' провалилась". После московских гастролей под этим вердиктом готова подписаться и я.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА