и осталась памятником его "большого стиля"
Вчера исполнилось сто лет со дня рождения Аллы Тарасовой, народной артистки Советского Союза, одной из былых звезд Московского Художественного театра, столетие которого будет отмечаться осенью этого года. Историю советского МХАТа и вообще советского театра невозможно представить себе без Тарасовой, любимицы властей и публики, образцовой актрисы монументального "большого стиля" сталинской сцены.
В конце жизни Алла Тарасова играла очень мало, актерская судьба не даровала ей прощального взлета. Она долго, до последней возможности длила свою сценическую молодость и не желала смириться с переходом на возрастные роли. Героиням-любовницам романтического склада такой переход всегда дается с трудом. Впрочем, даже если бы Тарасова не ушла из жизни раньше других, трудно представить ее среди коллег-ровесников в знаменитых мхатовских спектаклях "Соло для часов с боем" и "Все кончено".
Способ вести себя на сцене устаревает с годами безнадежнее, чем любое из искусств. Но Алла Тарасова — едва ли не единственная из знаменитых мхатовских "стариков", чья игра сегодня кажется архаичной абсолютно, от начала до конца, в каждой интонации и в каждом движении. Возможно, в этом виновато телевидение, запечатлевшее самую популярную из ее ролей, Анну Каренину в хрестоматийном мхатовском спектакле, лишь в середине 50-х годов. В этой немолодой, отяжелевшей женщине с низким грудным голосом, ступающая торжественно и чинно, картинно заламывающей руки и закатывающей "от страсти" глаза, трудно рассмотреть "тревожное биение жизни" или "откровенное и смелое чувство", о которых писали критики. Ничего, кроме беспомощной фальши и привычной напыщенности, — монументальное надгробие над могилой извращенно понятого психологического реализма.
Очевидно, так было не всегда. В молодости Тарасову называли прямой наследницей Ермоловой, она считалась одной из самых даровитых воспитанниц мхатовской студии. Ей не было соперниц в труппе, когда требовалось сыграть роковую любовь, лирическую взволнованность, вспышки смятения и ревности. Однако безоглядность героинь Тарасовой была данью внешнему романтизму, актриса слушалась разума, но не чувства. Осмотрительная и волевая натура, она вскоре научилась играть мастерски холодно и патетично. Кроме того, Тарасова была начисто лишена вкуса к характерности и — юмора. Не случайно, что она никогда не становилась участницей или хотя бы объектом знаменитых мхатовских шуток и розыгрышей, которых за парадным фасадом имперского театра случалось довольно.
Холеная генеральская жена и любимица (говорили даже, что тайная любовь) Сталина, орденоносец и депутат Тарасова легко стала мхатовской гранд-дамой. Ее положено было любить, и публика действительно любила ее, точнее — благоговела, видя в Алле Константиновне Тарасовой недосягаемый образец славной советской судьбы (хотя ее персонажи, были, как правило, несчастны). Но это был другой вариант счастья, отличный от тех, для народного пользования, что сыграли Орлова в "Цирке" или Марецкая в "Члене правительства". Неблагополучие женских характеров на сцене лишь оттеняло благополучие жизни.
"Эти люди победят!" — восторженно провозглашала ее героиня в финале знаменитого спектакля "Враги", имея в виду рабочий класс. Но сама простолюдинок почти не играла, и, кроме того, никогда не поощрялась за роли современниц. Алла Тарасова была новой, сталинской аристократкой, представительницей обустроившейся номенклатуры, жившей в Домах на набережной и разъезжавшей на автомобилях "ЗИС". И ему, этому новому дворянству, должно быть, льстило, когда "своя", отнюдь не голубых кровей, Тарасова играла аристократок подлинных, настоящих, к тому времени давно уничтоженных — толстовскую Анну, чеховскую "Машу" в "Трех сестрах" или Юлию Тугину из "Последней жертвы" Островского. Любимая актриса, таким образом, создавала приятную иллюзию единения времен, иллюзию того, что МХАТ был прямым, естественным продолжением дореволюционного МХТ, а новая аристократия — законной наследницей старой. Именно поэтому последние годы жизни она была как бы в тени. Пережившие холода "старики" оттаивали, играли свободнее и человечнее, как Кторов и Степанова, Яншин и Грибов. Тарасова же, доигрывая старое, оказалась не у дел.
Алла Тарасова была такой же частью "большого стиля", как фонтан "Дружба народов", облицовочный гранит домов на улице Горького или опера "Великая дружба". Родись она на тридцать лет раньше или позже, вряд ли ее фамилия значила бы столько же, сколько значит сейчас. Но времена, как известно, не выбирают. Говорят, она не была дурным человеком и кровожадной парткомовкой. Удача и беда Тарасовой состояли в том, что она была словно создана природой для того, чтобы убедительно и органично произносить речи, начинающиеся со слов "Мы, советские артисты...",— то, что всегда донельзя фальшиво звучало из уст ее ровесниц, действительно гениальных Фаины Раневской, Марии Бабановой или Ольги Андровской.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ