На афише нового спектакля берлинского театра "Фольксбюне" слово "Москва" написано русскими буквами. Речь идет о довоенной, сталинской советской столице, и немецкое Moskau могло бы действительно сбить с толку (особенно русский глаз) ненужными подтекстами. Известный хореограф Йоханн Кресник поставил на самой популярной и самой скандальной берлинской сцене хореографическую композицию "Hotel Lux, ul. Tverskaya, 10". На премьере спектакля побывал обозреватель Ъ РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Историю столичной гостиницы "Центральная" в Берлине, кажется, знают гораздо лучше, чем в Москве. Может быть, потому, что многие из тех, кто впоследствии руководил ГДР, жили в 30-е годы именно в этом здании, где тогда располагалась закрытая гостиница для высших чинов Коминтерна. Йоханну Креснику пришло в голову станцевать на сцене "Фольксбюне" уничтожение сообщества грезящих о мировой революции единомышленников, приехавших в Москву на бюрократические коммунистические "сборы".
Впрочем, "станцевать" — слишком громко сказано. В репертуарном плане "Фольксбюне" спектакли, поставленные Кресником, обычно выделены подзаголовком "хореографический театр". Но никакой хореографии, не только в традиционном, но даже в самом что ни на есть современном смысле слова, в новой постановке Кресника нет. Он ставит пантомиму, где беготня и неупорядоченное, бытовое броуновское движение составляют суть намеренно косноязычной пластической партитуры.
Будущие постояльцы отеля "Люкс" появляются гуськом, в похожих серых плащах и с одинаковыми кожаными чемоданчиками в руках. Они приезжают в сиротский приют для мучеников идеи, а оказываются в абсурдном мире, где гостиничная реальность готовит эксцентрические сюрпризы. Каждый приезжий вместо регистрации проходит странную процедуру: ему проводят горящим факелом по высунутому языку, и только после этого вручают ключи от комнаты,— а заодно и по живой крысе.
Не мистический страх, но сумасшедшая цирковая карусель, без правил и предупреждений, составляет, по Креснику, суть уготованного гостям кремлевским хозяином приключения. Даже двери комнат расположены по дуге, как вольеры для дрессируемых хищников вокруг арены. Выход невидимого "инспектора манежа" обставлен тоже в лучших традициях провинциального циркового ревю: огромный бюст Сталина, точно спрятанный до поры вольтижер, спускается на тросе с балкона прямо на подмостки.
То, что происходит в комнатах, не остается тайной. Кресник насильно превращает зрителей в соглядатаев: закрепленная на циркульной штанкете видеокамера медленно путешествует по кругу и транслирует происходящее там (что бы это ни было: просто пустое пространство или совокупляющаяся пара "товарищей") на два огромных видеоэкрана. Еще одна камера, точно медицинский зонд, влезающий во внутренние органы, на гибком шланге висит прямо над авансценой. Цирковой коммунистический террор для Кресника имеет очевидную физиологическую подоплеку.
Отель "Люкс" становится не просто неожиданной ловушкой, но настоящим бестиарием. А сталинская Москва в спектакле Кресника предстает не загадочным кафкианским лабиринтом (и, добавим, не странным пространством, где жертвы и палачи сохраняют, несмотря ни на что, дух единого общежития,— как было в трифоновском "Доме на набережной" и в последующем любимовском спектакле), но изощренным "парком культуры и отдыха", нашпигованным аттракционами. Как всякое развлечение, они рано или поздно надоедают. Кресник венчает историю своего Коминтерна весьма незатейливо, хотя и в известном соответствии с исторической правдой: обезумевших и вконец потерявших человеческий облик обитателей московского зверинца укладывают замертво длинной автоматной очередью.
"Леваку" Креснику немного жаль коммунистическую утопию. В день спектакля на одном из флангов крыши театра вывешивают красное знамя с серпом и молотом. Но на другом фланге красуется полотнище с большим восклицательным знаком. Он лишний раз напоминает, что канувшая в Лету тоталитарная система была неплохим театром.