После 23 лет строительства Национальный театр им. Франко, наконец, открыл Камерную сцену. Первую премьеру коллектива на новых подмостках — инсценизацию рассказа Федора Достоевского "Сон смешного человека" — посмотрела ИРИНА ЧУЖИНОВА
Камерная сцена названа именем легендарного художественного руководителя франковцев Сергея Данченко, почти четверть века назад инициировавшего ее создание. Долгое строительство как нельзя лучше иллюстрирует вялотекущий процесс развития театральной инфраструктуры Киева. Возможно, оно длилось бы еще немало лет, если бы нынешний худрук театра Богдан Ступка не убедил премьер-министра Николая Азарова взять строительство под личный контроль, что и позволило завершить работы буквально за несколько месяцев. Здание Камерной сцены, правда, вышло не очень удачным. Конечно, можно смириться с безликим, хотя и с претензией на роскошь интерьером фойе, но сам зал с намертво привинченными к полу дорогими креслами сразу наводит на пессимистическую мысль о том, что для экспериментов, поисков и апробации альтернативных театральных идей, чему, в общем-то, служат подобные сцены во всем мире, это помещение не предназначено.
Хотя выбор спектакля для открытия Камерной сцены вроде бы свидетельствует об обратном. Философский рассказ Достоевского "Сон смешного человека" являет собой монолог-исповедь доведенного несовершенством мира до последней черты отчаявшегося циника, уверенного, что самоубийство — единственный путь к избавлению. Как откровение герою пригрезился сон об идеальной земле, где нет вражды и ненависти, боли и страдания, где смерть светла и тиха, а жизнь исполнена любви и благодати. Будто в насмешку над собой, этот вымышленный рай сам же мечтатель, по его словам, совращает, занося в него "атом чумы" — ложь, сладострастие, ревность, жестокость. Надо сказать, что герой Достоевского извлекает из этой фантазии жизнеутверждающий урок, осознавая, что во сто крат лучше служить добру и пытаться хоть на йоту преобразить погрязший в грехах мир, чем быть в нем равнодушным проводником зла.
Словом, программная декларация спектакля, открывшего новую сцену, в полной мере глубока и ответственна, вот только, увы, не обладает той же строгой ясностью идеи, что и у Достоевского. Театральный пересказ его произведения, судя по непритязательным, словно позаимствованным у постановщиков эстрадных комических шоу режиссерским приемам Максима Голенко, адаптирован под не слишком высокие требования любителей комедий и мелодрам. В общем, и на камерной сцене театр предлагает зрителю отведать примерно такие же по калорийности блюда, как и в главном зале на 900 мест.
Первая часть спектакля поставлена с балаганным уклоном, где главный герой (Петр Панчук), одетый в неряшливый бордовый фрак и цилиндр, развлекает публику, повествуя о своей "смешной" жизни. Для компании и вящей убедительности к нему приставлены Смешная (Татьяна Михина) и Смешное, читай дитя (Таисия Панченко). Лихо вертя металлической двухметровой трапецией, актеры разыгрывают в лицах текст Достоевского, представляя перед публикой путешествие в загробный мир, балансировку над воображаемой бездной и тщетные попытки сократить дистанцию между двумя людьми. Демонстрируя в веренице этих этюдов безупречную технику, исполнители, чем дальше, тем очевиднее, обнажают режиссерский замысел, сведенный к констатации окаменевших истин, декорированных невнятными образами (вроде кроваво-красных башмаков и туфель, развешенных на крюках над головами зрителей, а позже грудой ненужного хлама, сваленного на сцене).
Впрочем, есть в этом спектакле удивительный и счастливый момент, когда актеру, играющему главную роль, удается освободиться от какой-либо режиссерской опеки. Рассказ о чудесном видении иного мира превращен Петром Панчуком в страстную проповедь героя, невольно ставшего свидетелем чуда. Бесстрашно выходя один на один с залом и глядя прямо в глаза зрителям, он истово убеждает их в том, что возможность жить без ненависти, алчности и зависти существует. Увы, до того, как настает эта светлая минута, успеваешь вооружиться сотней аргументов против "волшебных снов о лучшей жизни", призванных хоть немного утешить боль от невыносимой яви.