Вышла книга о первой семье Бориса Пастернака
Перепиской Бориса Пастернака с женой Евгенией издательство НЛО открыло 1998 год. Составитель — сын писателя, прокомментировавший отдельные биографические обстоятельства и события.
Большая часть писем относится к двадцатым годам. Евгения Пастернак подолгу живет на даче или у родственников мужа в Германии с маленьким Жененком (так любовно звали дома ребенка). Отец, связанный тысячей обязательств, прикован к Москве. Постоянно стремится к семье — и никак не может сдвинуться с места. Нужно то выколачивать деньги из Госиздата, то улаживать дела с комнатой на Волхонке, из которой грозят выселить. Или искать приработок, который в основном давали переводы. Нищета коммунального быта заставляет отказываться от многого. Но все же привычки дореволюционной жизни еще остаются. Можно спокойно — было бы на что — съездить за границу. Держать прислугу. Говорить в литературных собраниях на щекотливые темы. Скоро это уйдет, уступит место "партийной дисциплине" и страху. Но пока в письмах нет оглядки на "недреманное око". Они эмоциональны и поэтичны. Иногда даже слишком поэтичны.
"Вырасти из-под земли, откинь волосы со лба, будь тут, будь в руках моих, закинь голову назад, смейся, пойдем с тобой куда-нибудь, все равно куда, проведем день и другой, и это уже очень много. Как чудесно, что заработки так мало зависят от моего труда и что не в моем существовании нуждаются обстоятельства, чтобы щадить нас и поддерживать",— пишет Пастернак в Тайцы, ожидая от Евгении родственных переживаний. Но та, уставшая от сидения с маленьким сыном, отвечает честно и просто: "Твои письма для меня пока книга. Я не знаю, поймешь ли ты, что я этим хочу сказать. Помнишь, как ты говорил мне про письма и стихи Цветаевой, что они написаны поэтом и это дань поэтическому темпераменту, а не реальному чувству?"
Проблемы супругов — а они обозначились очень рано — связаны с необходимостью жертвовать своим творчеством. Евгения занимается живописью, мечтает полностью погрузиться в работу. Борис надеется найти в жене заинтересованного читателя, втянуть ее в разговор о литературе. Но она, скрывая обиды, молчит. Или ревнует чуть ли не к каждой встретившейся на его пути женщине. И Пастернак сдается, говорит в основном на житейские темы. Литературное пространство исчезает из текстов, и вместе с ним — со временем — исчезает из них и сам поэт. "Она любит меня, не щадя себя, самоубийственно, деспотически и ревниво... Любить меня так, значит, ничего не понимать во мне",— жалуется он сестре Жозефине. Семья распалась в 1931-м. Но вслед за полосой взаимных обид и недомолвок пришло время дружеского участия.
Особое место в книге занимают воспоминания сына писателя — Евгения Пастернака. Он не просто рассказывает о перипетиях родительских отношений, но пытается разобраться в своих сыновних переживаниях. Точнее, не столько разобраться, сколько поднять их на подобающую имени высоту. Однако сиротский комплекс дает о себе знать. Ребенку действительно не хватало внимания родителей. Озабоченные собой и своим творчеством, они свели эмоциональные контакты с сыном к минимуму. Евгений испытал сиротские чувства еще тогда, когда семья существовала. Они возникали, например, из такого "общения" с отцом: "Просыпаясь, я поглядывал из-за занавески на его склоненную фигуру за столом в голубом облаке папиросного дыма. Окликать его и позвать было совершенно немыслимо. Недаром на вопрос, как он воспитывает сына, папа всегда отвечал: 'Учу не мешать взрослым'". Болезненность взаимоотношений отца, матери и ребенка пронизывает книгу.
БОРИС Ъ-КОЛЫМАГИН
Пастернак Б. Существованья ткань сквозная. Переписка с Евгенией Пастернак. М.: Новое литературное обозрение, 1998.