В Петербурге завершились длившиеся почти год переговоры между артистическим директором Мариинского театра Валерием Гергиевым и московским сценографом Юрием Хариковым, которого пригласили стать главным художником театра. Окончательное соглашение будет подписано после двух намеченных к постановке в этом году премьер. Сценография и костюмы первой из них — "Князя Игоря" приняты к производству. С ЮРИЕМ ХАРИКОВЫМ беседует ОЛЬГА Ъ-ХРУСТАЛЕВА.
— Вы приняли предложение Валерия Гергиева стать главным художником Мариинского театра.
— Переговоры шли примерно год. Интерес Валерия Гергиева был абсолютно понятен. Он интенсивно существует в постоянных разъездах, и ему нужна была персона, которая направляла бы руководство художественно-постановочной частью.
— Говорят, что вы довольно долго не соглашались.
— Мне важно было понять, с чем связано само предложение. Просто ли это желание заполнить пустующую штатную единицу или разговор о некой эстетической программе. Выяснилось, что планы довольно серьезные. Насколько они сопряжены с реальностью, покажет опыт. Такая махина, как Мариинский театр, в одночасье не разворачивается. Сложившееся мышление обладает определенной инерцией. Чтобы совершить коррективы, необходимы усилия многих. И прежде всего время. Ясно, что резких перемен в ближайшее время не будет. Изменения будут связаны с премьерами. Хотя, разумеется, сделать спектакль — одно, а выстроить перспективу общего развития, визуальный облик театра — другое.
— Однажды вас уже приглашали изменить имидж театра. Говорят, Марк Захаров попросил Олега Шейнциса найти ему художника, который способен кардинально изменить оформление спектаклей в Ленкоме. И Шейнцис за руку привел вас к нему. Так появились "Королевские игры".
— Никто не предполагал, что в Ленкоме нужно что-то особенно менять. А в Мариинке речь о более глубоких и более сложных вещах, связанных, возможно, с реконструкцией театра.
— Самого здания?
— Да, предполагается перестройка с использованием новых технологий. Это очень актуально для таких громоздких организмов и очень проблематично. Кстати, я не собираюсь становиться частью этого механизма. Это неправильная идея. Человек должен оставаться собой. Но хочу так устроить работу, чтобы результат совместных действий удовлетворял всех.
— Почему именно вы оказались тем человеком, которого призвали создать лицо, стиль театра? Сказывается ваше первоначальное архитектурное образование?
— Образование, конечно, немаловажная часть. Но уже в институте, курсе на третьем, я понял, что буду театральным художником. Правда, три года я проработал городским архитектором в Выборге. По распределению. Не потому, что тогда этого требовало законодательство, а потому что мне действительно было интересно освоить профессию в ее практическом аспекте. После чего я спокойно оставил архитектуру. В то время вообще было тяжело что-то сделать, но была такая интересная и увлекательная сфера — область конкурсных проектов, которая позволяла сохранить мозги в свежести. Я занимался бумажным проектированием.
— Долгое время, пока вы работали с мастерской Бориса Юхананова, вашей сценографии и костюмов не видела широкая публика. Почему вы так неожиданно развернулись в сторону социализации?
— Если говорить о лабораторном, достаточно замкнутом периоде существования, то меня совершенно не заботил сам факт публикации. Я понял, что важно прежде всего думать о душе. Когда думаешь о ней, то постепенно складывается и тот образ действий, который позволяет человеку осуществляться. Все, что связано с суетой участия во внешних процессах, бессмысленно. От этих телодвижений не происходит внутреннего развития.
— Но вы же ставите шесть-семь спектаклей в год!
— Можно и больше. Если быть озабоченным только этим, можно и десять, и двадцать, и тридцать. На сколько хватит физического времени. Когда знаешь, из какого места все это сочится, дальнейшее — вопрос выбора емкости. Возьмешь побольше — будет побольше. Качество жидкости от этого не меняется. В моей жизни были две важные фигуры, которые позволили мне понять, что, собственно, стоит делать и куда двигаться,— сценографы Давид Боровский и Даниил Лидер. Недавно я прочел короткое высказывание Даниила Лидера по поводу театра. Смысл его сводится к тому, что для него профессия стала очень ясным способом духовного пути. Он смог в себе найти возможность превратить профессию в школу познания самого себя. Когда не суетишься, когда уверен в том, что полноценен в конкретной деятельности по самопознанию, самосозиданию, все остальное приходит как бы само собой.
— Ваше вегетарианство тоже часть духовного пути?
— Да, я как-то проснулся однажды и понял, что прекрасно без этого обойдусь так же, как перестал курить. Если без этого можно обойтись, то зачем на это тратить время?
— О спектаклях с вашей сценографией часто говорят, что их стоит смотреть только из-за Харикова. Вас не смущает, что ваша работа закрывает другие части спектакля?
— Слово "закрывает" вряд ли реально означают закрытие или заслонение. Просто что-то видно, а чего-то не видно. А видно обычно то, что само по себе открыто. А не видно того, что закрыто и заслонено. Это связано с качествами человека, а не со зрением или способностью чувствовать у других.
— Когда вы принимаете предложения, что для вас является определяющим?
— Я не выбираю. Обычно выбирают меня. Мне трудно бывает отказать, потому что я воспринимаю это не как случайность. Отказаться можно от чего угодно. Но в этот момент надо понимать, от чего ты отказываешься: от работы или от контакта с этим человеком, от возможности узнать нечто, чего ты еще не знаешь. Я часто видел, как, однажды отказавшись, отказывались от самого существенного. Вот была возможность — и вот ее нет. Я должен только услышать, хватит ли у меня на это сил. Если хватает, то я, как правило, соглашаюсь.
— Но когда вы уже в силах, насколько вы соотноситесь с режиссером, предлагаете ему собственную концепцию?
— Если я чувствую, что получаю некий опыт, то я стараюсь максимально прислушиваться. Если чувствую, что больше могу дать я, то пытаюсь это сделать. Но тогда приходится на чем-то настаивать. Кстати, очень интересен принцип заключения договоров. Вот заключает со мной театр договор, а дальше возникает банальная, глупая ситуация, когда директор начинает бороться с художником. Художник становится злодеем, который зачем-то тратит театральные деньги. Тогда я говорю директору: "Вы меня позвали, чтобы соблюсти свой интерес и получить определенное качество. Давайте разберемся, за что вы мне платите деньги. В договоре написано: я должен следить за выполнением проекта. Значит, вы меня зовете со всем законом способа действий, моих технологий. И я с этим законом начинаю действовать. А вы мне говорите, что я этого не могу. Вы мне заплатили деньги и не даете их отрабатывать. Не мешайте, я хочу быть честным по отношению к вам. Иначе я должен отказаться от денег, вернуть их. Вы же меня ставите в парадоксальную ситуацию".
— И что говорит директор театра?
— Соглашается.