Джордж Крам отсчитывает свою музыкальную родословную от рубежа веков, в котором ему видится что-то мистическое: Дебюсси, Барток, Малер, Айвз — адресаты его восхищенных признаний в преемственности. В юности его здоровая психика выдержала, не сломавшись, сериальную идеологию, а радостный нигилизм Кейджа не вызвал желания подражать, обогатив ценными идеями. Тихо и мирно выращивал он свои звучания, слишком красивые, чтобы в их присутствии толковать об экспериментах и открытиях, хотя как раз этого в технике Крама вполне хватает. А вырастив, отдался их совершенствованию: сочинения 60-х и 80-х не обнаруживают решительных перемен, как и самое последнее произведение, продемонстрированное в записи,— Quest для гитары и ансамбля. С ДЖОРДЖЕМ КРАМОМ беседует корреспондент "Коммерсанта" ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА.
— Символика ваших сочинений настраивает на поиски за ними единой системы. Какова она?
— Нет, нет, это не система. Слишком соблазнительно было бы считать все это системой. Это другое: если я использую астрологию в "Макрокосмосе", это всего лишь мои личные ощущения символов Зодиака.
— Ориентальные обертоны вашей музыки связаны с личным опытом, путешествиями, внезапным откровением, подобно открытию Кейджем И-цзин?
— Вы знаете, многое из этой музыки я услышал уже в студенческие годы — в Штатах были прекрасные записи: корейская придворная музыка, гамелан, южноафриканская.
— Числовая символика, "музыка для глаз" в ваших партитурах — есть ли тут отсылка к Ренессансу и барокко?
— Прыгнуть в прошлое и обратно сейчас очень легко — старинная музыка связана с сегодняшней, я это чувствую. И мои современники поступают так же.
— Можно ли отнести ваше использование всей Вселенной в качестве подручного средства к разряду какого-нибудь "изма". Какое определение вы сами выбираете?
— Меня иногда называют символистом-трансценденталистом — не знаю, что это означает.
— Историю американской музыки продвигали пионеры — Айвз, Кауэлл, Кейдж. Ваша музыка отнюдь не революционна. Каково ваше отношение к этим смутьянам?
— Я обожаю Айвза. У Кейджа особенно люблю очаровательные ранние пьесы. Я бы не сказал, что меня волнует музыка Кейджа как таковая, но его идеи так или иначе оказывают влияние: например, использование инструментов, "произношение" старых форм, чувство времени.
Краткость Джорджа Крама несколько компенсировал ДЖЕЙМС ФРИМАН — пианист, основатель и руководитель Orchestra 2001.
— Что изменилось в отношениях с новой музыкой за десять лет существования Orchestra 2001?
— Американские композиторы осознали, что потеряют аудиторию, если не будут направлять усилия на то, чтобы ее привлечь — что, впрочем, не означает потакание вкусам публики. Музыка становится все менее сложной, все более доступной разной аудитории. Десятилетие нашего существования отчетливо это показывало. Вот пример: несколько лет назад Филадельфийский оркестр — один из лучших в Америке — заказал сочинение Милтону Бэббиту. Композитор назвал его "Просветленные ноты", намекая на "Просветленную ночь" Шенберга (ноты, однако, были отнюдь не просветленными). Оркестр пробовал сыграть пьесу с тремя дирижерами, и в конце концов она была признана неисполнимой. Но она не была неисполнимой, просто для большого оркестра самое трудное — найти репетиционное время. Мы сыграли эту вещь. Но она написана скорее в стиле семидесятых, нежели девяностых. И публика это чувствовала — то, что в определенном смысле это была не новая музыка, а старая.
— И как вы привлекаете публику?
— Я убежден, что современная музыка должна быть доступна всей аудитории, как Бетховен или Чайковский. Люди не должны бояться ее. Придя на концерт однажды, они могут прийти еще и еще. Мы делаем серию outreach projects — в разных общинах, для пожилых людей, для детей, приводим людей в зал бесплатно. И очень продуманно строим программу, включая хотя бы одну вещь, которая обязательно "зацепит" слушателя. Произведения Крама часто выполняют эту роль.
— Кого еще вы играете? Входят ли минималисты в число ваших авторов?
— Самую разную музыку. Минималистов также, но они и так слишком популярны в Америке, чтобы нуждаться в пропаганде. Лучший из них, думаю, Джон Адамс. Среди поколения 40-летних — Джеральд Левинсон, Джон Кориано, Стивен Элберт, многие другие.
— Как финансируется ваш оркестр? Оказывают ли частные фонды какое-либо влияние, например, на репертуарную политику?
— Совсем не влияют. Может быть, только в одном смысле: я должен привлечь аудиторию. Если публики нет, на следующий год я не получу поддержки фондов. National Endowment for the Arts — государственная организация — в течение многих лет выполняла очень важную функцию. Не потому, что давала большие суммы денег — этого никогда не было. Но ее поддержка означала, что твое значение признается. Теперь политики в Вашингтоне действуют под влиянием таких людей, которые свели работу этой организации почти на нет. Раньше невозможно было бы представить, что поездка Джорджа Крама в Европу не получает государственной поддержки. А сейчас нас финансируют почти исключительно частные фонды, и я трачу много времени в поисках денег.
— Вы играете много музыки Джорджа Крама. Какое значение для вас имеет символика его сочинений?
— Я думаю, это просто музыка. Аллюзии неизбежно придут вам на память, когда вы ее слушаете. В конце "Древних голосов детей", например,— цитата из конца "Песни о земле" Малера. Или вторая часть "Музыки летнего вечера" называется "Скиталец" — каждый знает знаменитую фантазию Шуберта. При этом пьеса Крама не имеет никакого отношения к шубертовскому "Скитальцу", здесь нет цитаты,— но заголовок заставляет нас думать, что эта музыка связана с той, что была раньше. Как любая музыка. И с мифологией, и с религией, которая была раньше. Это взгляд на мир, который Крам всегда исповедовал.