Ноябрьские концерты Госоркестра
Все реже появляющийся на русской сцене главный дирижер Государственного симфонического академического оркестра Евгений Светланов дал в ноябре массированный залп по московской публике. Вместе со своими музыкантами он выступил в двух мемориальных программах — памяти Рихтера и Юрлова (соответственно 5 и 22 ноября) в Большом зале консерватории и вернул шефский долг МГУ.
Всемирный конфидент русской музыки Евгений Светланов переходит с оптовых поставок на эксклюзивные. Об этом стало известно еще в прошлом сезоне, когда в филармоническом абонементе на нынешний год десять программ Госоркестра шли "минус Светланов". Федосеевцев, например, не было вообще — ни оркестра, ни дирижера. Их перекупила консерватория. Но если с Большим симфоническим под управлением Владимира Федосеева приключился обычный рыночный инцидент, то с Госоркестром под управлением Евгения Светланова — национальный прецедент.
Самые активные критики занялись поисками компромата на Светланова. Но прошлой весной их движениями руководило в первую очередь ущемленное потребительское чувство, тогда как музыканты оркестра, согласившись на анонимные интервью, пытались нащупать какой-то выход из действительно сложного для них положения — стопроцентной зависимости от Светланова и, одновременно, неприкаянности во время его отсутствия. Теперь ситуация изменилась.
Буквально с новым сердцем (в августе Светланову была сделана операция) на пресс-конференции в ИТАР-ТАСС самый авторитарный из наших дирижеров сосредоточил упоминания о своем консерватизме на территории музыки. "Я консерватор, потому что я — один из самых последних романтиков: предпочитаю, чтобы участвовала душа, а не только голова".
Потом романтик отрекомендовал эмгэушную программу так, будто именно в ней заключалась изюминка его гибкой репертуарной политики, приправленной современным, почти что аутентичным подходом. Думаю, тут Светланов по старинке слукавил. Для его музыкантов, привыкших к истошным марафонам (первый, самый долгий круг — русская музыка; второй — прошлогодний цикл малеровских симфоний), сыграть шлягерную 40-ю Моцарта "со всеми повторами" — задача, решаемая даже не на продленке, а на переменке. Как и с симфонией Дворжака "Из нового света".
Другое дело — консерваторские акции. Внешне они выглядели, как должно, консервативно. Две увертюры Чайковского — "Ромео и Джульетта", "Франческа да Римини" и его же Пятая симфония (сыгранные под гигантской фотографией Рихтера), как и "Колокола" Рахманинова (прозвучавшие в присутствии юрловского портрета) — репертуар, знакомый коллективу с младых ногтей. Отполированный в памяти дирижера и музыкантов, он намертво зафиксирован в гигантской "Антологии русской музыки". (Отечественное "сырье", поставляемое для 107 дисков BMG из фондов "Мелодии", датируется 1968-70 гг.) Казалось бы, чего ждать?
Но 5 ноября 1997 года Светланов забыл, как он играл это прежде. Мне (как, полагаю, и другим слушателям) никогда еще не случалось в концерте быть свидетелем того пронзительного произвола, с которым мастер потрошит собственное наследие. Вместо красоты инструментальных множеств, от которой зашкаливает наушники в лирической теме "Ромео и Джульетты", нашему слуху показали контурную карту всемирного покоя. Валторны баюкали скорбь, не утешаясь объятиями струнных. Светланов действовал как стеклодув, на ходу переливая формы и заботясь о сохранности данного ему Чайковским материала лишь в мере, зависимой от сути собственного задания: не привнести ничего лишнего. Вместо чувственности — мудрость. Импульс жизни — это всего лишь преддверие смерти. Светланов старался и сумел обойтись лаконизмом взамен красноречия. Получилось новое. Получилось гениально.
Дубль два — "Франческа да Римини". Лучшие из романтиков всегда были склонны символизировать значение биографических вех, не усугубляя свои прозрения назидательностью. Дирижер, влившийся в эти ряды после шестого свидания с анестезиологами, парализовал гипнотической темой кларнета всю многомерную вертикаль инструментовки. Партитура Чайковского обрела силу писания, где покорность идет наперед бунта, согласие главнее сопротивления.
Снимая шляпы перед Евгением Светлановым за благо такой науки, нельзя не сожалеть о том, что на уроки его придется ходить все реже и реже. Без скидок на неизбежность времени, снисходительного к ситуации простого человеческого выбора, тут не обойтись.
Из-под волны критики, которая еще полгода назад была бы актуальной, Светланов вынырнул не как опытный ныряльщик, а как амфибия. Никто не мог предвидеть поздний стиль дирижера, так и не ставшего у нас культовым, но всегда как-то полуподпольно, с некоей долей извинительности по отношению к занимаемому им номенклатурному посту считавшегося лучшим исполнителем Чайковского (так думали даже ученики его активно фрондирующих коллег). Зато предвидеть страдания тела, от которого рано или поздно уйдет голова,— могли многие.
Разумно ли за оркестровую халтуру, царящую в оркестре без Светланова, упрекать дирижера, шестой год работающего по контракту в Гааге (в королевском Резиденц-оркестре), в Японии, в Стокгольме (с оркестром шведского радио), записывающего с Госоркестром полные собрания (107 дисков на BMG и симфонии Малера — на Chant du monde)? Возможный контраргумент — "А придет ли дирижеру, знакомому с зарубежной системой контракта, фантазия отказаться от лямки филармонического абонемента?" — выглядит склочной репликой.
Увы, государственная (как и светлановский оркестр) филармония Москвы радуется победам, одержанным ею над обанкротившимися советскими кинотеатрами, больше, чем стремится к сходству с Нью-йоркской филармонией. Министерство культуры предпочитает цивилизованно наблюдать за бесплатной жизнью человекообразных "национальных достояний", присягая старым формам административной зависимости Госоркестра от государства. Отдать столь финансово-необходимый оркестру статус "национальное достояние" Минкульт не спешит.
За 43 года бессменного пребывания на руководящем посту Светланов без счета подставлял собственную голову и снимал головы подчиненных. Сегодня он этого делать не будет. Как не будет коллекционировать дверные ручки спонсорских кабинетов в знак победы над "выбитой суммой". (Этого не делали ни фон Караян для Berliner philarmonisches, ни Евгений Мравинский для оркестра питерской филармонии — такие же хозяева, отцы, императоры, как Светланов в Госоркестре.)
Остается ждать. Долгие паузы чреваты прозрениями. В минувшую субботу в рахманиновских "Колоколах" с плохими певцами и прекрасным оркестром Светланов сделал известную музыку заново, составив ее из того, из чего музыка состоять не может и все-таки состоит: из ритма, превращенного в поток, из мелодии, вернувшейся в фактуру, из дыхания, отлившегося в чертеж. Теперь пауза. Следующий звук — за властями.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ