ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ задала ГЕОРГУ БАЗЕЛИЦУ несколько вопросов.
— В каком контексте вы начали свою работу? Что вам как художнику пришлось отрицать?
— Я начал работать в конце 50-х в Берлине, а Берлин был изолированным городом. Моим учителем был художник, который занимался informel (размашистой абстрактной живописью.— Ъ). Два семестра я этим занимался — тогда абсолютно все так писали, в 56-58-м. Но потом я понял, что это не для меня. Я понял, что это вообще неправильно: искусство и школа не могут быть никак связаны. В общем, случился конфликт и с учителем, и с обществом. Я делал нечто другое, и это им казалось анахронизмом, потому что уже состоялся модернизм, искусство освободилось и якобы многое было уже отброшено. Но, когда я начал делать то, что я хочу, возник барьер, и тут-то я и заметил моему учителю, что искусство совершенно не свободно — как, впрочем, и всегда. Если ты делаешь что-то не так, как другие, ты уже не свободен. Я тогда написал две картины в Берлине, которые вызвали сильное сопротивление — очень сильное, дело дошло до суда. И это было хорошо (не коммерчески, потому что коммерчески это как раз было очень плохо), но я думаю, что в начале творчества всякого художника лежит скандал, и это противостояние с обществом важно, как выход на сцену. С тех пор я часто думаю о таких скандалах, но спровоцировать их невозможно. Мне уже не выдумать никакого скандала. Это стало совершено нормальной работой.
— В какой традиции вы видите себя сегодня? В немецкой или интернациональной?
— В немецкой. Мне кажется, для человека важно иметь национальность, и для художника в частности. Я очень низко ценю так называемый мультикультурализм. Блюз я хочу слышать в исполнении черного певца, а не женщины из Дрездена. Я, например, считаю Кабакова, который живет и в Германии, и в Америке, настоящим русским художником и вовсе не американизированным. Но он привез Россию в Америку, привез ее к нам. А я бы хотел, наоборот, привезти Германию в Россию. Я думаю, мое искусство типично немецкое.
— В чем же это видно?
— Ну вы-то в России это прекрасно знаете. Германия наряду со своим романтизмом и настроениями является и очень агрессивным народом. И художники тут не исключение. Их стиль и форма могут быть очень агрессивны. После готики нашим главным течением является экспрессионизм, и в нем были, например, художники, которых не любил просто никто из соседей: ни французы, ни англичане, ни итальянцы, ни русские. Нольде, например, или Кирхнер. Это и есть моя традиция. В Америке мне стать известным было бы трудно.
— Можно ли сказать, что ваше критическое отношение к собственной истории является типичным для Германии?
— О нет, у нас все стыдятся собственного прошлого. Критическим отношением было бы уехать в Америку и там остаться. Но убежать от своего прошлого нельзя.
— Когда вы переворачиваете картину вверх ногами, вы спорите с традиционным представлением о картине. Но почему вы оставляете картине изобразительность?
— Потому что форма — самое богатое, что у нас есть. И чтобы избежать неправильной интерпретации форм и линий, лучше взять то, что уже как-то сформулировано.