Впервые в этом сезоне Марис Янсонс выступил с Заслуженным коллективом России Оркестром петербургском филармонии. Филармоническая аудитория готовилась к выдающимся событиям. И в своих ожиданиях не обманулась: в двух программах — гайдновской и малеровской — оркестр предстал во всем своем блеске.
Убеждение маэстро Янсонса, что публику нужно удивлять, развлекать и поучать,— вполне в традициях XVIII века, как и уверенность в том, что она оценит тонкости исполнения. Имея в своем распоряжении Заслуженный оркестр, а не, к примеру, оркестр века Просвещения, Марис Янсонс умудрился поиграть в аутентизм, не заигрывая с ним. Современные скрипки не пытались подражать своим предкам, но смычки порхали по струнам без нажима; клавесин назойливо торчал на сцене с самого начала концерта, но осмелился вступить не в Лондонских симфониях (в которых он еще пытался сохранять свою фундаментальную роль в ансамбле), а в раннем органном концерте.
В изумление филармонистов повергло начало 103-й симфонии Гайдна — не с "тремоло литавр", давшего ей имя, но с тяжелых, важных, с достоинством и стилем исполненных ударов. Насладившись эффектом, литаврист Анатолий Иванов дал наконец тремоло, оставив публику переживать культурный шок в медленном вступлении: импровизация — и где? Отнюдь не в оркестре старинной музыки.
Развлечься зал сумел в реконструкции, к счастью, не аутентичной, связанной с легендарной историей падения люстры в момент первого исполнения симфонии The Miracle. В 1791 году в Лондоне никто не пострадал, в 1997-м в Петербурге — тоже. Просто на мгновение в зале был погашен свет.
Но самым большим развлечением, видимо, оказалась диковинка программы — органный концерт 1756 года. Органист Олег Киняев предложил регистровку, верную чудачествам XVIII века, увлекавшегося музыкальными часами и прочими механизмами: орган то свистел, похрюкивал и повизгивал, то в эйфории витал в заоблачных регистровых сферах: мощи, тяжести, слава Гайдну, не было и в помине, и оркестр снисходительно поддерживал и не перекрывал этот курьез.
Кроме искушенной публики в свое время в распоряжении Гайдна были виртуозы-исполнители оркестра Саломона. Современные артисты заслуженного коллектива республики оказались достойны своих коллег: soli и переклички духовых были так хороши, что их хотелось унести с собой на память.
Но, что еще важнее, для них была создана надлежащая фактурная и временная среда обитания: голоса, педали, планы с четкостью проявлялись в перспективе, и темы с галантностью уступали друг другу место, не наступая на пятки. Концерт только однажды погрешил против своего Йозефа Гайдна, представив напоследок вполне обычную 101-ю симфонию — слишком быструю в I и II частях, сделанную в целом слишком крупным мазком. Но в трех остальных номерах программы дирижер и оркестр выдержали правила хорошего тона и соблюли этикет, представляющий обычно главную трудность в общении с Гайдном,— добавив к этому, конечно, в меру юмора и жизнерадостности.
То, что кажется естественным в Гайдне, отнюдь не естественно для Малера. Однако если слушатели до сих пор не представляли, что Седьмая — это самая венская симфония Малера, то на втором концерте Марис Янсонс должен был в этом убедить абсолютно всех. Марш, вальс и серенада (триптих средних частей) — три темперамента венской бытовой музыки — не вступали в конфликт ни с 1-й частью, оплотом трагизма и героики, ни с сияющим радостью финалом.
Дирижер явно не хотел уступать ни крупицы гармонии и света, обнаруживаемой им в большинстве страниц этой музыки, крепко настоенной на венском жизнелюбии. Скерцо (III часть) никак не желало закручиваться в "пляске смерти", а медлительно и почти вальяжно вальсировало, а I часть отказалась от остроты, нервности и предчувствий шостаковических кульминаций: здесь уже было много Вены, и покоя, и всюду, где возможно,— сладостного музицирования. Которому виртуозы оркестра отдались с упоением.
Два симфонических вечера смогли убедить сомневающихся в том, что требования, предъявляемые к ЗКР, не преувеличены: на сцене был первоклассный оркестр, который мог все или почти все. И было ясно, что какими бы ни были причины, мешающие ему демонстрировать подобный уровень на каждом выступлении — по вине дирижера, или из-за спешки,— слушатель и критик не обязаны принимать их как смягчающие обстоятельства. Потому что они могут заслонить истинный портрет оркестра — такой, каким он предстал на двух концертах под управлением Мариса Янсонса.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА