... В кадр попал вяз, который стал хорошо виден прохожим, когда снесли дома, прежде окружавшие двор. Стоит он близ угла улицы Воровского и улицы Писемского, а если хотите — близ угла Поварской и Борисоглебского, поскольку вяз вырос, пока названия не сменились. В тридцатые годы, когда шла реконструкция по Генеральному плану, район был сравнительно мало задет; более или менее уцелел при прокладке Нового Арбата; однако и к нему подбираются, что-то намереваются тут построить.
К тем, кто проходит мимо, обращено воззвание, оно висит прямо на самом вязе. На столике под ним — тетради. Если жаль старого дерева, оставьте в них подпись; можете выразить тут же свое отношение к сути дела.
Вероятно, эти тетради куда-то пошли. В них можно найти и мое имя с адресом. Я нормальный человек. Когда спрашивают, срубить живое или помиловать — неужели же я скажу: рубите! Понятно, что подписалась под петицией. Непонятен осадок, какого не должно быть после поступка, если поступок хорош. Все вроде бы как надо, так почему же претит?
Не то чтобы казались пустыми страсти вокруг одного дерева на углу после того, как чохом еще не то валили под корень и никто рта не открывал. Радоваться бы, что хоть теперь открывают! Радуюсь. В принципе радуюсь. Конкретно же то, что успеваешь прочесть в той тетради, где и моя подпись,— не радует. Не на что там порадоваться.
Хоть кто бы слово сказал про сам вяз-то: что к нему привыкли, любят; что он-- крепкий, еще долго может жить, вязы и по четыреста лет стоят; что скучно будет на тот год, если в привычную пору не угадаешь запаха его цветенья, вроде бы похожего на запах лип, но все же иного. Жаль его крылатых орешков и мелко зазубренных по краю, темноватых больших листьев.
Взамен того в тетрадях бурно описываются факты и имена, сами по себе остро сигналящие подготовленному сознанию. Храм Христа Спасителя. Есенин и снос гостиницы "Англетер". Забытые сельские кладбища. Грозящий обрушиться Пашков дом. Осквернение, которое, видать, кому-то на руку. Разрушение, которое неспроста. Покушение, имеющее цель.
Высоко и нервически взлетает голос то одной, то другой записи, всхлипывающей и обвиняющей. Записи заражают одна другую экстатическим, взвинченным состоянием поруганности; пишущие словно ловят кайф в надсаде. Реальный вяз как бы истаивает: не до него. Назвать бы, схватить бы тех — неуловимых, повсеместных, злокозненных,— кому надо вот сгубить еще и дерево-святыню. А землю, говорят, за доллары продали. Турецкое посольство хотят поставить. На святом-то месте.
Несомненно, все это пишут со страстью. С неподдельной. Но я не уверена, что страсть как таковая априорно внушает уважение. Страсти — как антитезе безразличию и апатии — возникнуть недолго. Пробудить ее в себе, заразить ею — не шутка. Только зачем.
Впрочем, можно и объяснить — зачем. Экстатическое, приподнятое, острое состояние само по себе способно доставить наслаждение. Наслаждение это не удваивается, но возводится в степень, когда ты чувствуешь, что твой накал слит с чужим накалом. Заметим, что такого наслаждения общественная практика нам давно не давала.
Когда вручали ордена Леониду Ильичу Брежневу, все хлопали и вставали, но восторженного общего охвата никто даже и не имитировал. Когда его хоронили, народу было много, но экстаза горя опять же никто даже и не имитировал.
Ученый, занимающийся психологией масс, должен будет непременно заняться вопросом происхождения сильнейших массовых чувств, избыток которых поистине есть примета сталинских времен (и, быть может, причина неизживаемо-благодарного воспоминания о них, сохраняющегося у стольких) и дефицит которых столь же несомненно есть примета времен, к нам более близких.
Признав вчерашний дефицит общественных страстей, нетрудно угадать сегодняшний спрос на них. Нетрудно предсказать и спекуляцию страстями; из такой спекуляции извлекается высший доход — духовная власть.
"Слушатель всегда сочувствует говорящему со страстью, даже если тот не говорит ничего дельного. Потому многие ораторы шумом доводят слушателей до исступления". Это замечено Аристотелем, смотри в "Риторике". Это подтверждается...
Журнал "Искусство кино", 1988 год