Предпринята еще одна попытка поставить Набокова в театре
В московском Театре-студии под руководством Олега Табакова сыграли премьеру набоковской "Камеры-обскуры". Режиссер Антон Кузнецов, бывший ученик Льва Додина, вот уже несколько лет живущий в Париже, берясь за роман Набокова, мог и не знать, что почти ни одна из многочисленных попыток инсценировать набоковскую прозу на столичной сцене успехом не увенчалась.
Кроме этого незнания (или, в случае большей информированности, кроме режиссерского бесстрашия) Кузнецов привез из Парижа качество, которое у нас принято считать французским, а именно — чувство стиля. Не стиля вообще, а стиля сдержанного, затянутого в корсет монологов, скрытого в мелочах жестов и взглядов, почтительного к слову и к метафизике пустого театрального пространства. Суховатого, лаконичного стиля — для тесной, нелепой по своей конструкции сцены "Табакерки" оказавшегося вполне уместным.
Эта сцена превращена художником Алексеем Нестеровым в маленький кинозальчик, где впервые встречаются набоковские Магда и Кречмар. В этой же киношке показывают немой, с положенными по правилам жанра "страстями в клочьях", фильм, которым Магда пытается неудачно дебютировать в кино. Она же, эта киношка (где на экране-заднике возникают картины, вводящие в атмосферу эпохи, и любительские цветные фотографии персонажей), с самого начала кажется дурным предзнаменованием Кречмаровой слепоты. По сюжету немолодой герой теряет зрение, попав в автомобильную катастрофу, а его юная подруга, ради которой он бросил жену и дочь, изменяет ему с любовником буквально у него под носом: ведь он ничего не видит.
Именно последовательное изложение сюжета, предпринятое Кузнецовом вместе с соавтором сценической редакции Лораном Лежопом, прямой дорогой ведет спектакль в самую первую (и разумеется, самую верную) из ловушек, расставленных Набоковым для своих будущих интерпретаторов. Набоковское повествование обнаруживает известную пародийность выдуманной писателем истории. Стиль Набокова, у которого тонкая насмешка всегда идет рука об руку с искренним увлечением, предполагал имитацию киносценария сентиментальной мелодрамы и легкое издевательство над штампами кинематографа. Стиль же, выдержанный режиссером, не позволил ему почувствовать это.
История, точно выпаренная из сложносочиненного романа-сценария, обнаружила все приметы этих самых штампов, равных на сцене самим себе. В спектакле отстранение, заданное первыми монологами, быстро умирает, уступая место искреннему увлечению актеров судьбами героев. Каждый из четырех участников спектакля (вернее, три главных: Борис Плотников — Кречмар, Камий Кайоль — Магда и Андрей Смоляков — Горн) по-своему, в меру понимания и взаимодействия с постановщиком старается противостоять ускользающему набоковскому коварству. Но понимание приходит слишком поздно. Холодные пальцы пошловатой истории сжимаются все сильнее. Спектакль расцвечивается теми красками чувств, которым сам автор непременно нашел бы несколько убийственных определений.
Коварство, преданность, измена, слабость, нелепая смерть от выстрела — это качества и ситуации, описанием которых автор заражается, ни на секунду не забывая холодком иронии отстранять происходящее и от себя, и от читателя. Смакование пляшущих слов, образующих плотную и игривую вязь набоковского письма, в компактном, аккуратном спектакле "Табакерки" отсутствует напрочь. Соблазны сюжета оказались сильнее соблазнов стиля.
ПАВЕЛ Ъ-СИГАЛОВ