Раритет с нагрузкой

Премьера балет

Канонических версий прокофьевского балета, не считая авангардных отклонений, в мире ровно три: Леонида Лавровского (1940), Кеннета Макмиллана (1965) и Джона Крэнко (1962). С его вариантом, частично модернизированным в Staatsballett, разбиралась ОЛЬГА ГЕРДТ.

Выбор понятен: какую еще версию танцевать в Германии, как не Джона Крэнко? В 1960-е руководитель Штутгартского балета создал для этой труппы несколько шедевров, которые теперь почитаются национальным достоянием. Другой вопрос — как сегодня обходиться с достижениями ушедшей эпохи "штутгартского чуда"? Staatsballett, недавно обновивший репертуар другим шлягером Крэнко — балетом "Онегин", подошел к делу творчески. Статус раритета подчеркнули, пригласив для работы с танцовщиками раритетного же репетитора — Жоржетту Цингвиридес. В свое время она занималась в Париже у самой Преображенской, примы императорского Мариинского театра; на премьере "Ромео и Джульетты" 1962 года танцевала одну из цыганок; а потом, с подачи Крэнко отучившись в знаменитом лондонском Benesh Institut, сделала карьеру хореолога.

Сохранив нетронутой хореографию, в Staatsballett спектакль переодели, сменив сценографию и костюмы. Художник Томас Мика решил в детали ренессансного реализма не влезать, а, сделав акцент на "типичных силуэтах" эпохи, создать нечто адекватное гениальной по простоте и ясности хореографии Крэнко.

С адекватностью, впрочем, вышла засада. Дамам из клана Капулетти, одетым в громоздкие сарафаны, в сцене бала не хватает разве что кокошников, а мрачный бордовый задник и обилие золотой парчи вызывают неожиданные "кремлевские" ассоциации. Впрочем, на ассоциации каждый имеет право, что и доказал художник, "посадивший" на сцене пару деревьев, позаимствованных из личных детских воспоминаний,— теперь они растут везде, даже в келье патера Лоренцо, придавая общему итальянскому силуэту спектакля стильный, но странный "японский" акцент. Визуальные новации Томаса Мики если в чем и убеждают, так только в том, что "чистых" игр с прошлым не бывает: чем дальше от первоисточника, тем больше стилистических мутаций и сюрреалистических игр подсознания.

Гречанка Цингвиридес, патентованный проводник воли Крэнко, похоже, тоже не все процессы держала под контролем: артисты адаптировали роли в зависимости от ментальности и личного опыта. Киевлянка Яна Саленко, заменившая на премьере выбывшую по причине травмы приму Надю Сайдакову, по-детски очаровательно не видит разницы между страстью и капризом. Она искренне падает в обморок от первого поцелуя и очень убедительна, когда упирается пуантами в пол и громко стучит ими, не желая выпускать Ромео из объятий. Иногда артистка явно путает Джульетту с пушкинской Ольгой, которую только что станцевала. К примеру, она моментально и как-то чересчур трезво переключается с Париса на Ромео, которого прячет от родни слишком умело для неопытной девчонки. Ромео же Мариана Вальтера выглядит таким хрупким и нежным, таким инфантильным, что, когда он таскает на руках свою Джульетту, ждешь не столько беды, сколько несчастного случая: вдруг уронит?

К счастью, конструктивно этот балет так же хорош, как и "Онегин". Та же тема и тот же надежный каркас из четверки главных исполнителей — он выдержит, даже если один-два подкачают. И центр тяжести такой же — сцена дуэли второго акта и смерть поэта. На Меркуцио — Дину Тамацлакару — приходится основная нагрузка. Он выглядит не слишком изящным для шутовских вариаций первого акта, где надо быть скорее легким и быстрым, чем сильным и вульгарным. Но во втором акте вполне убедителен в своей мужиковатой витальности: подвернувшихся цыганок целует столь аппетитно, что слышно на галерке, а умирает так, будто пытается и на последнем вздохе пожить в полную силу.

Третий акт проседает, здесь слишком много пантомимы, в которой по-настоящему сильна только Беатрис Кноп — синьора Капулетти, единственная, чья осанка нужна не только для того, чтобы носить помпезные костюмы: горе не подламывает ее надменную героиню, а заставляет стать еще более монументальной и жестокой. Но в последней сцене балерине Кноп, увы, делать нечего. Эффектная же, но слишком короткая стычка Ромео с Парисом у гроба Джульетты не удовлетворяет потребности в катарсисе, на который в спектаклях "душеведа" Крэнко можно и нужно и рассчитывать. Безусловной в этот вечер была, пожалуй, только музыка Прокофьева, звучавшая благодаря оркестру и дирижеру Гильермо Гарсиа Кальво как итальянская опера: возвышенно, сентиментально и по-настоящему драматично.