Литературному институту им. Горького 60 лет
Ответ на вопрос, отчего Максим Горький был совершеннейшим маньяком всякого рода "литературных учеб", относится более всего до личности пролетарского классика. На первый взгляд, открыть Литературный институт — просто пафосная советская глупость: ну можно ли, в самом деле, выучить на писателя? И главное, нужно ли? Неловкая формула "литературный работник", каллиграфически выведенная в дипломах счастливых выпускников, звучит еще нелепей, чем если б написано было "писатель-прозаик" или "поэт про любовь".
Однако, как ни относись к буревестнику революции, многие его затеи обернулись несомненной пользой. Знаменитая "Библиотека всемирной литературы", культурологически бессмысленная, кормила достойных авторов во времена глухой бескормицы. Создать эдакий литературный яйцеклад, где эмбрионы могли бы зреть и набираться соков внутри скорлупы — эфемерной, но кое-как защищающей от холода реальности и крепких клювов и когтей зрелых мастеров искусств? Может быть, идея не совсем уж вздорная. Особенно в 37-м году, когда учебное заведение распахнуло свои и приняло в свое. Здесь вспоить и вскормить, дать завязаться жирку, а уж потом — пожалуйте под нож. Задача по-партийному понятная.
Самая состоятельность предприятия во все, кажется, годы существования питомника молодых дарований подвергалась сомнению. Советский писатель вообще был существом трогательно ревнивым — и поэтому самородки, не прошедшие, так сказать, горнила, регулярно оглашали окрестности ЦДЛ и прочих цитаделей криками неверья и сомнений. Сподобившиеся же мягко им оппонировали, выдвигая аргументы вроде тех, что приводил Юрий Трифонов, выпускник и преподаватель Литинститута: научить, дескать, он ничему не может, но кой-чему научиться в нем можно. Оно и верно. И кажется, на седьмом десятке право данного учреждения на существование никто не станет оспаривать: есть такой, и слава Богу.
Как всякое учебное заведение, относимое к разряду творческих, Литинститут есть явление, в общем-то, беззаконное. Образование, им предлагаемое,— принципиально непрофессиональное. Дело не в том, что на поэта не выучишь. Преподавание здесь построено по тому же принципу, что и обучение боевым искусствам — вот учитель-сэнсэй, в чье безраздельное распоряжение поступает ученик. Сэнсэю (руководителю творческого семинара) можно подражать. Можно ему противостоять. Главное — нужно находиться с ним в диалогических отношениях. Диалог прерывается — и студент "утрачивает связь с институтом". Это — самая распространенная, при всей ее эзотеричности, формулировка в приказах об отчислении.
Поступить в Литинститут трудно, вылететь же из него практически невозможно. Евгений Евтушенко имел обыкновение бравировать тем, что у него, поднявшегося из самой глубины моря народного, напрочь отсутствует высшее образование. Не тут-то было: к какому-то юбилею поэта ушлые литинститутчики раскопали, что громовержец оттепели когда-то поступил и даже протянул в Литинституте пару то ли месяцев, то ли семестров. Награда нашла героя — певцу Братской ГЭС чуть ли не насильно, а вручили-таки диплом.
Оказавшись в числе студентов Литинститута в начале восьмидесятых годов, я обнаружил там персонажей, начинавших учиться "еще с Колькой Рубцовым", то есть в середине шестидесятых. Их лица землистых, цирротических тонов слегка мерцали в дымных коридорах общежития, когда перемещались они из комнаты в комнату, влача с собой какой-нибудь подтверждающий клановую принадлежность атрибут. Это могла быть гитара или истрепанный номер "Юности" с подборкой "Молодые — съезду", где в первый и последний раз в жизни несчастный был напечатан. Алкоголизм, конечно, бушевал нешуточный. Но этих призраков с Бутырского хутора, где расположено означенное общежитие, никому и в голову не приходило изгонять. В конце концов, если правда, что питательным материалом для хорошей литературы является отчаяние, то как обойдешься без живых воплощений его?
Говорят, сейчас в Литинституте тяжелые времена: и ректор — чудак с перверсивно-патриотическими склонностями, и студенты-перестарки не шибко даровиты. Но такова традиция: никогда не были вполне удовлетворительны ректоры, никогда студенты не могли написать ничего путного. Этим, собственно, и исчерпываются основания для нашего смиренного оптимизма: no news — best news.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ