После концертов в Риге и Санкт-Петербурге молодежный оркестр и хор Международной Баховской академии (Штутгарт) под руководством Хельмута Риллинга выступил и в Москве. Главным итогом стало то, что в рамках академического концерта современной публике впервые была отведена "историческая" роль посетителя лейпцигского Гевандхауза, пришедшего 154 года назад на концерт Феликса Мендельсона-Бартольди.
Воспользоваться словами немецкого музыкального критика, который отозвался о точь-в-точь таком же концерте в 1843 году: "Он — один из лучших этой зимой" — мне мешают два обстоятельства. Во-первых, зима еще не наступила. Во-вторых, назвать концерт одним из лучших даже в рамках молодежно-европейского творчества, представленного в начале этого сезона оркестром Евросоюза,— значит покривить душой.
Зато есть все поводы атрибутировать его как впечатляющую историческую реконструкцию. После десятидневных вильнюсских учений плод юных баховских садовников упал в Москве, брызжа перенасыщенностью композиторских имен (Гайдн, Моцарт, Бетховен, Вебер, Мендельсон) и источая аромат раритетов (впервые в Москве прозвучали Фантазия для фортепиано, хора и оркестра Бетховена и баллада для солистов, хора и оркестра "Первая Вальпургиева ночь" Мендельсона).
В отличие от баловня романтизма Мендельсона, композитора, состоявшего на дирижерской службе, Хельмут Риллинг начинал кантором Памятной церкви в Штутгарте, продолжал в Гехимском церковном хоре, в пандан к которому создал инструментальный ансамбль "Бах-Коллегиум Штутгарт". Инструментальное и хоровое дирижерские амплуа слились в Международной Баховской академии — этаком космополитском учебно-практическом центре, вот уже почти 20 лет собирающем со всего мира юных миссионеров от "музыки вообще".
Куда? А туда, где собираются участники, допустим, штайнеровских актерских семинаров, бесконечно меняющие вегетарианские пастбища: один год в Германии, другой — в Англии, третий — еще где-нибудь. Музыкантам сложнее — нужны помещения для занятий, поэтому академия приглашает педагогов в мастер-классы европейских консерваторий (по этой линии Риллинг периодически бывает в Москве, Кракове и т. д.), а учеников — в десятидневные осенние лагеря. При этом у академии есть и штаб-квартира в Штутгарте.
Каждый год — не только новое место, новые люди, но и новая программа. В 1995-м — Stabat mater Дворжака, в 1996-м — Messa da Requiem Верди. В нынешнем — "Первая Вальпургиева ночь" Мендельсона.
Прежде чем во втором отделении прозвучала эта удивительная многонаселенная баллада (стихи Гете), оставив смешанное чувство восхищения хором и одним из солистов (Петер Лика — бас) наряду с бесхребетным оркестром, тревожным корейским тенором (Сангхо Чхой) и невыразительной Стеллой Дуфексис (меццо-сопрано), "исторический парик" московского меломана поистрепался в перипетиях первого отделения.
Не знаю, жалел ли капельмейстер Гевандхауза (автор "Свадебного марша") слушателей, когда существенно увеличил свои претензии на их внимание (вместо двух обязательных частей в симфониях начали давать все четыре; кроме того, стало правилом исполнение новых, иногда прямо по рукописи разученных вещей),— нас пожалеть было некому.
Сознавая позорный проигрыш немецкому предшественнику в терпении и любознательности, московский слушатель тешил себя крамолой: Риллинг — все ж не Мендельсон, да и студенческий коллектив — это вам не Гевандхауз. Пусть на футлярах контрабасистов старых времен не красовались штемпели европейских аэропортов и не были футляры столь евроремонтно белы, зато контрабасы эти в 88-й симфонии Гайдна звучали, пожалуй, качественнее. Да и валторнистам далеко было до тогдашних, особенно в "Эврианте" Вебера, откуда — за ниточку потяни — и Вагнера вытащишь. А вот мужской хор в двух песнях Вебера был что надо, особенно в шепотах-пульсах "Дикой охоты Лютцова".
Замечу, что слабое музицирование порой провоцировало на удивительные наблюдения: никогда не слышанная Фантазия Бетховена для фортепиано, хора и оркестра, не получись она у пианиста Джефри Кехейна (США) такой встрепанной, вряд ли потрясла бы своим легкомысленным сходством со знаменитой "Одой к радости" из Девятой симфонии.
Впрочем, просветительство всегда на пользу. Кроме того что молодежь играет и поет (лучше всего на флейте и в хоре), концерт, "поженивший" на вечер Большой зал консерватории с лейпцигским Гевандхаузом, преподнес и свою историческую мораль: прошлый век умел соединять музыку прошлую с музыкой современной куда смелее, чем нынешний. Любого, кто сегодня отважится исполнить на сцене Большого зала консерватории Шумана и Рахманинова в одной программе с Хренниковым и Екимовским, сочтут безумцем. Публику прошлого века к такому приучали вовсе не сумасшедшие, например Мендельсон.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ