"Символы безумных страстей" — в подарок Москве и Балтимору
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
Как мы уже сообщали, на этой неделе Зураб Церетели объявил, что скоро установит в Америке свою статую Колумба: он уже передал ее модель в дар президенту Клинтону и тот ее одобрил. Разумеется, мы не могли принять такую информацию на веру и через посольство США в Москве обратились с запросом в Белый дом, откуда вчера и получили ответ (скрепленный подписью пресс-атташе посольства Ричарда Хогланда): в нем сообщается, что президент США не принимал от Зураба Церетели ни макетов, ни проектов памятника Колумбу; модель памятника передана в посольство США в Москве и теперь госдепартамент будет думать, что с ней делать.
Никто, упаси Боже, не обвиняет Зураба Церетели во лжи. Единственное, что хотелось бы диагностировать со всей ответственностью,— это специфическое понимание им того, что такое подарок и к чему он обязывает одаряемого.
Ну предположим, смелости Церетели придает следующий факт: статуя Свободы, высоту которой скульптор, по его собственным словам, хочет превзойти своим 126-метровым Колумбом, тоже была подарком — от французских демократов к завершению гражданской войны в США,— и подарком равно непрошеным и поначалу нелюбимым. Прошло время, пока американцы поняли, что им подарили символ Нью-Йорка, иметь который выгодно. Правда, статуя прославилась, а ее автор, скульптор Бартольди, увы, нет. Готов ли Церетели к такой анонимности, к почетному растворению в водовороте истории, и если готов, то в обмен на что именно, — неизвестно.
И все же, думаю, дело не во вдохновляющем примере Бартольди. Дело в том, что "подарок" является для Церетели понятием магическим. Обратите внимание на тонкость формулировок Белого дома: действительно, "передан" еще не означает "принят". Но в представлениях (и, кажется, святых убеждениях) Церетели, "дача" неминуемо влечет за собой "взячу" и на взявшего налагает недвусмысленные обязательства.
Тут уж всякий постмодернистски образованный человек, вероятно, догадался, к чему я клоню. Экономика, на которой базируется творчество и сознание Церетели (и то, и другое, разумеется, более чем частный случай в нынешней российской действительности), есть та архаическая экономика дара, о которой была написана знаменитая книга французского антрополога Марселя Мосса. Основываясь на обычаях первобытных племен, Мосс описал экономику, право и мораль, радикально отличные от привычных для Европы римских моделей: они основаны не на купле-продаже и свободном обмене, а на церемонии бесконечных взаимных подарков и жертвоприношений: ты мне циновку, я тебе копье, и так далее.
В этой системе все построено на отдаче, а не приобретении, и это имеет чисто мистический смысл. В племени маори полагалось отдавать свою "таонгу" (то есть любую вещь), поскольку она была проводником "маны", магической силы, и тем самым помогала приобрести тайную власть над одариваемым. "Таонгу", между прочим, чаще всего клали у моря,— где как раз хочет разместить свою 126-метровую "таонгу" и Зураб Церетели, полагающий, что силы его "маны" достаточно для того, чтобы навеки очаровать президента Клинтона.
Подарить — значит навязать свою волю: за магическими ритуалами обмена подарками, разумеется, скрывалась и скрывается форма насилия и принуждения. Вряд ли Церетели, да и многие в нашей гостеприимной стране, не согласится, что принять нечто от кого-то — значит принять частицу его души, а отказ взять подарок равносилен объявлению войны. Так что в нашей стране Мосс явно в действии.
Вообще говоря, дары — это заменитель денег в обществе, которое еще не способно к абстрактному мышлению и не выделило индивидуума из племени; в отличие от денег дары не отчуждены от своего носителя и императивно всучают вам его самого. Тот, кто не отвечает подарком на подарок, подвергается смертельной опасности именно из-за "маны", которая не находит выхода: даваемая вещь одушевлена, она стремится к возвращению в родительский дом, а если это невозможно, она создает вокруг себя привычную для нее среду. Так что жители Балтимора еще не в курсе, какой подарок приготовил им Церетели.
Мосс ввел в научный обиход и сделавшее огромную карьеру слово "потлач" — им индейцы-чинуки на Аляске обозначают безудержное пиршество, в ходе которого различные ценности частью съедаются и выпиваются, частью раздариваются гостям, а частью просто ритуально уничтожаются. Расточительство тут приобретает магический смысл, и растративший больше других считается самым уважаемым человеком.
Так что тем, кто гнусно намекает на то, что Церетели под видом своих скульптур экспортирует цветные металлы, можно ответить, что Зураб не занимается такой презренной западной экономической практикой, как экспорт. Магическая растрата, или, как пишет Мосс, "тотальная поставка",— вот его стиль. На прошлой неделе такая "тотальная поставка" была осуществлена им по отношению к иностранным корреспондентам в Москве, которые были ознакомлены с творческими планами скульптора и, если судить по телерепортажу, обильно накормлены. Были ли ценные подарки или хозяин тотально поставил всем только свою улыбку,— телевидение умолчало.
О дарах вспомнилось также и в связи с выставкой, открывшейся на этой неделе в Малом Манеже, — выставкой подарков к 850-летию Москвы. На ней можно увидеть массу интересных предметов: ковры, кружева и чеканки, игрушечную мебель "Сказы Бажова", инкрустированного из камня тигра (от Хабаровского края) и огромного керамического далматинского дога (не от Далмации, а от департамента потребительского рынка). ФСБ подарило картину "Первый снег", сделанную из перьев птиц (подстреленных из пистолета Дзержинского?), а тюменский губернатор Рокецкий — полотно "Покорение Тюмени воеводами Василием Сукиным и Иваном Мясным".
Поскольку все это опять-таки дары, прочитавшим все изложенное выше ясно, что они имеют чисто ритуальное значение. Поэтому все эти вещи подчеркнуто неутилитарны: картины дурны невообразимо, скульптуры кошмарно некрасивы, а все то, что могло бы иметь практическую ценность, безнадежно и последовательно испорчено. Почти на все картины налеплены (прямо на холст) металлические ромбики с так называемым адресом. Посреди довольно неплохого восточного ковра красуется славянской вязи эмблема к 850-летию Москвы. На блюде из сервиза (подаренного губернатором Назаровым от лица народа Чукотки) помимо эмблемы есть еще и губернаторский росчерк фломастером, из-за которого не хочется не только касаться блюда, но даже и лишний раз дышать на него.
Итак, перед нами свалка испорченных вещей. Этому можно найти и бытовое объяснение, — такого рода подарки и должны быть бессмысленными, чтобы не приняли за взятку. Но тогда встает вопрос — кому, собственно, подарки?
Москве — как явствует из всех дарственных надписей. Кто же такая эта Москва, которая явно заменила в нынешней системе подношений монарха? Девочка ли она, если играет в куклы? Муж ли, если принимает мечи и доспехи? Невеста ли, если Йошкар-Ола прислала ей картину "Сваты"?
Кажется, Москва — это все одновременно, и в этом качестве по своему символическому потенциалу заместила она теперь прежде эксплуатируемую "Россию".
Но все-таки — скорее всего девушка. Вспоминается неоконченный роман Андрея Платонова "Счастливая Москва", героиня которого, парашютистка по имени Москва Ивановна Честнова, весьма привлекательна для противоположного пола, — а когда ей вследствие аварии ампутируют ногу, становится еще привлекательнее. Москва у Платонова ходит "без костылей, с одной тростью, на которой все, кому Москва нравилась, уже успели вырезать свои имена и даты и нарисовать символы безумных страстей". Похоже, именно эти трости и эти символы и представлены ныне в Малом Манеже.