Нет, говорю я вам, не сдавайте собственную квартиру. Ни самому близкому другу, ни президенту корпорации честных людей, ни-ко-му. Пусть ни милосердие, ни уверенность в чужих добродетелях не тронут ваше сердце. Укротите и потребность в деньгах. Если, конечно, смерть от инфаркта не кажется вам самой реальной из открывающихся перспектив. Если же вы готовы расстаться с большей частью своего имущества, обнаружить у себя в доме совершенно посторонних людей, даже отдаленно не похожих на тех, кому вы сдавали квартиру, и таскаться по судам — то вперед!
Ну конечно, все самое плохое происходит, когда жена уезжает из дома. Ее идея свозить детей на осеннюю слякоть к Майклу в Чикаго мне не понравилась с самого начала. Понятно, что там двадцать два в тени, но у меня тут, на другой половинке шарика, между прочим, промозглая погода. И потом, сказал я, это опасно — оставлять меня одного на целых два месяца. "Ну, если тебе будет одному скучно, поживи у мамы", — предложила Наталья, проигнорировав скрытую угрозу.
Когда я одному из приятелей пожаловался на жену, он неожиданно ее поддержал: "И правда, поживи у матери. А квартиру на эти два месяца сдай приличным людям. Да хоть бы моему знакомому. Я тебе скажу — влип парень." И поведал мне леденящую душу историю. Этот знакомый моего приятеля (будем звать его для простоты обращения Павликом), милейший человек, обладатель великолепной библиотеки, лысины и двух очаровательных двойняшек, неожиданно влюбился. Предметом его страсти стала дама богатырского роста по имени Анджела, с профилем, как у царя Аргишти, ножкой как у красноармейца и мощного темперамента. Расстановка сил получилась такая: с одной стороны — Машенька с двойняшками и библиотекой, с другой — царь-девица Анджела. Промучившись полгода, Павлик поцеловал детей в льняные волосики и ушел из дома. И вот тут-то возникли новые проблемы. Ведь, поскольку имеется царь-девица в восточных шальварах, должен быть и шатер. А шатра не было. Все попытки Анджелы подвести Павлика к разделу жилплощади, или хотя бы к обещанию поговорить с женой на эту тему, оказались напрасны — Павлик стоял как стена. При этом, поскольку жилищная тема вызывала у него приступ окаменения, он и квартиру, на предмет снять, не искал. А просто загибался и все. "И правда, — оживился мой знакомый, — пусти Павлика пожить. Заработаешь тысячу баксов, и человеку поможешь."
Вечером я со смешками пересказал историю Наталье. Неожиданно она насторожилась: видимо, дуэт Машенька — Царь -девица навел ее на неприятные размышления. "А может, тебе и впрямь пожить у мамы? Она будет счастлива. И ты под присмотром." "А как насчет Павлика?" — спросил я. "Ну приводи сюда Павлика, я на него посмотрю," — сказала жена.
Павлик пришел с моим приятелем. Он был безмерно счастлив, что сложная ситуация разрешилась неожиданным образом. Пылко влюбленный целовал жене руки и, вручив мне тысячу долларов, клятвенно пообещал поливать цветы. "Я надеюсь, ваша — э-э-э — подруга будет заботиться о вашем временном пристанище", — довольно бестактно ляпнула Наталья. И вся мужская часть компании замялась и покраснела.
Через неделю я отвез Наталью с детьми в аэропорт, покидал необходимые мне вещи в сумку и переехал к маме. Надо ли говорить, что по дороге я встретился с Павликом и передал ему ключи и письмо от Натальи с объяснениями, где что лежит и подробным расписанием режима полива цветов.
Первая неделя пролетела совершенно незаметно. Я имел все возможности насладиться тем, от чего изнывал еще десять лет назад. Этот шепот мамы в телефонную трубку по утрам: "Он еще спит". Эти гулливеровские (или раблезианские?) порции на завтрак и ужин. Заранее начищенные ботинки. И, наконец, мама гуляла с Сэнди, которого я, естественно, взял с собой. Одно но — за неделю жизни у мамы Сэнди разъелся и стал напоминать двуспальный диван. У меня даже возникло опасение, что через два месяца и я буду, пожалуй, таким же.
В следующий понедельник мне предстояло идти на прием во французское посольство. И, естественно, туда следовало явиться при костюме и галстуке. Костюма я из дома не захватил. Набрав пару раз номер телефона своей квартиры — там все время было занято, я завел машину и поехал за костюмом.
Скажу сразу — детские вопли за родной дверью меня несколько озадачили. Так, озадаченный, я и держал палец на кнопке звонка, пока дверь не распахнулась. Зато когда она распахнулась... На пороге стоял совершенно незнакомый мне человек, лет, приблизительно, сорока, ростом мне по плечо, но зато в два раза меня шире, в тренировочных штанах и с моей сковородкой в руке. На сковородке шкворчала жареная рыба. "А вы, собственно, кто?" — только и смог выдавить я из себя. "Это вы, собственно, кто?"-- ответил он на вопрос вопросом. "Я-то хозяин квартиры, — объяснил я, — а вы-то кто? "Нет, хозяина квартиры, а точнее, хозяйку, я знаю, — заявляет мужик со сковородкой, — а я квартиру тут снимаю." "Какую-такую хозяйку?" — лепечу я. Тут в прихожую моего собственного дома вползает тетка — вся в мелкой химической завивке и с грудным младенцем на руках, и спрашивает, о чем речь. Мне ничего не остается, как вытащить паспорт и показать дружной семейке прописку. Вид документа подействовал на них охлаждающе. Это с одной стороны. Меня даже пропустили в собственную квартиру. С другой — они оба (как выяснилось, глава семьи — подполковник, а жена, понятно, домохозяйка) ужасно огорчились и поникли. И меня, и их осенило, кажется, одновременно...
Ну да, квартиру им сдала Анджела. На год. И взяла деньги за год вперед. Со всхлипываниями и подвываниями мне было рассказано, как собирались деньги по знакомым. Не говоря ни слова, я схватился за телефон. Приятель, сосватавший мне Павлика, продиктовал мне номер. Трясущейся от бешенства рукой я не сразу попадал на нужные кнопки. Трубку взял сам Павлик. "Павлик, — сказал я, — объясни мне, что происходит?" Если быть точным, я сказал не совсем эти слова, то есть совсем не эти, но за смысл — ручаюсь. И тут я даже по телефону просек, что Павлик начал трепетать и краснеть. Дело в том, лепечет он, что он понял, что жить без Машеньки и детей не может, а Анджела оказалась роковой ошибкой. "Меня это не интересует, — говорю я.— Объясни мне, почему я обнаружил у себя дома чужих людей?". Оказывается, этот плешивый Ромео, решив вернуться к жене, не решился сразу выставить из снимаемого дома возлюбленную. "Это было бы цинично", — объяснил он мне. А за все остальное он не отвечает.
Я еще не успел справиться с ненавистью к чужому великому чувству (русский человек на рандеву — в XIX-м веке он еще сбегает со свиданий, не в силах "решиться", а в XX-м — он уже оставляет любовницу в чужой квартире), как меня ждал еще один кошмар. Я не сразу понял, что означали многозначительные паузы и переглядывания "моих" квартирантов. Наконец, в затянувшейся тишине подполковник произнес: "Тут хозяйка несколько раз приезжала. Говорила, ей надо кой-какие вещи забрать. И еще говорила, что на днях приедет с машиной, увезет ковры и телевизор." Волосы у меня встали дыбом. "Это какие вещи?" Я ринулся к шкафам. Натальина шуба и полушубок, моя дубленка, сережкина дубленка, вся зимняя обувь, шарфы, шапки и перчатки исчезли из прихожей. Собственно, шкафы в комнатах являли собой совершенно пустые объемы. Не было посуды, не было столового серебра, не было одежды в шкафах. Само собой разумеется, не было моего костюма, в котором я собрался на прием. Не было наших горных лыж и всей горнолыжной экипировки. Не было кухонного комбайна. Понятно, что сдавая квартиру знакомым, мы ничего отсюда не взяли, кроме денег, документов и драгоценностей. "И сколько же раз эта ваша хозяйка сюда приезжала?" — потрясенный и раздавленный, я стоял посреди собственного дома, как солдат, вернувшийся с фронта и заставший на месте родной хаты ее сожженный остов. "Да почти каждый день", — разделяя мое похоронное настроение, прошептала жена подполковника. Со стоном я опустился на стул.
Тут глаза подполковника залучились: "А давайте организуем засаду. Она же обещала не сегодня-завтра приехать с машиной". Я схватился за эту идею. Сердце мое возжаждало крови этой самозванки — брошенной Джульетты. Потом, сказать честно, я с ужасом думал о том, что скажу жене через полтора месяца. И что-то надо было делать с подполковником. Положим, еще какое-то время он тут поживет, но ведь и его надо куда-то пристраивать. Этот бедолага поселился здесь с мыслью провести в моем доме год.
Переночевал я в сережкиной комнате, уступив спальню подполковничьей чете. Зато на следующий день, отвалившись на спинку дивана с утренней чашкой кофе, я почти с удовлетворением наблюдал в окне, как мебельный фургон остановился у моего подъезда, и Царь-девица размашистым шагом проследовала в подъезд. "Вася, есть,"-- хриплым от волнения голосом скомандовал я подполковнику. Через минуту трелью зашелся звонок, и Вася отомкнул запоры. Не говоря ни слова, он впустил царя Аргишти на осажденную территорию и запер дверь. "Как я и говорила, я за коврами," — на ходу прокричала девица и, влетев в комнату, где я пил кофе, остановилась как вкопанная. Мука исказила ее черты. Она метнулась было назад, но там стеной стояли наши доблестные вооруженные силы. Я в это время уже набирал милицию.
Поимка царя Аргишти не принесла мне облегчения. Как рассказала на последовавших допросах девушка, все вещи она отнесла в комиссионку. Поверить трудно, но все было продано буквально за несколько дней. А денег у Анджелы, несмотря на то, что она их получила за сданную квартиру и проданные вещи, почему-то уже не было. Началось судебное разбирательство. Подполковник, свято веря, что суд вернет ему всю сумму, переехал к каким-то знакомым. Бедный Павлик долго метался: то ли пытаться как-то возместить ущерб мне — ясно было, что тысяча долларов не искупала набегов Царь-девицы, то ли попробовать вернуть что-то подполковнику. То, что из его возлюбленной не удастся вытряхнуть ни копейки, никто не сомневался. Незадолго до Наташкиного приезда он привез мне еще тысячу долларов, и, сунув в открытую дверь конверт, убежал, бормоча, что все остальное при случае.
В перерыве между судами я встречал свое семейство в Шереметьево-2. По дороге из аэропорта я предупредил жену: "А теперь приготовься, я должен тебе что-то сказать". Ее, еще минуту назад беспечное лицо, побелело. "Что случилось?"-- упавшим голосом спросила она. Я помычал, подыскивая формулировки. Но она мое мычание поняла по-своему. "Ты меня..." — начала она. "Нас обокрали." — сказал я. Надо было видеть, как она просияла. "А что украли?" — радостно поинтересовалась она. Я перечислил. Жена уже поняла, что ее семейному счастью ничего не угрожает. Улыбка постепенно, по мере перечисления, сползала с ее лица.
На очередной суд мы отправились с Натальей вместе. Приговор "5 лет колонии строгого режима" не подействовал на нас ободряюще — до самой Царь-девицы нам не было никакого дела. Ни вещей, ни денег нам вернуть, конечно же, не удалось, если не считать, что все заработанное в колонии несчастной Джульеттой должно было перечисляться нам с полковником как пострадавшим. В общем, оставалось только узнать: много ли они там, в колонии, зарабатывают?
ИВАН ШТРАУХ