60 лет назад расстреляли Николая Клюева
Это случилось между 22 и 25 октября 1937 года в Томске. Более точная дата неизвестна. Хотя версий и легенд, касающихся жизни и смерти Клюева, еще в советское время ходило множество.
Так, в соответствии с одной из них, появившейся в эмигрантских мемуарах Иванова-Разумника "Писательские судьбы", Николаев Клюев умирает на одной из захолустных железнодорожных станций от сердечного приступа, а чемодан с его рукописями исчезает непостижимым образом.
Похожую версию четверть века спустя выдвинул советский писатель Владимир Чивилихин, уверяя, что именно на станции Тайга, где в начале века работал создатель плана ГОЭЛРО Глеб Кржижановский, "осенью 37-го года умер от разрыва сердца большой и сложный поэт Николай Клюев".
Иванов-Разумник считал, что после ссылки в Томск Клюев получил разрешение выехать в Москву, где должна была решиться его дальнейшая участь, но по дороге, в вагоне, он якобы заболел и скоропостижно скончался.
По версии журнала "Москва", обнародованной уже в перестроечное время, в 1937 году томскому прокурору одновременно прислали два взаимоисключающих распоряжения — расстрелять и освободить Клюева. После бессонной ночи благородный прокурор будто бы принял соломоново решение. "Наверх" была отправлена фиктивная справка о расстреле, Клюева отпустили, и он уехал в Москву. Там его вновь арестовали и отправили в Архангельск. Начальник изолятора, разговаривая со строптивым арестантом, достал из кармана галифе наган и в упор выстрелил в Клюева.
Существует легенда, что Клюев на самом деле чудесным образом спасся и некоторое время жил под чужим именем. Широкое хождение подобных версий можно объяснить не только тем, что одним очень хотелось хотя бы после смерти помирить опального поэта, названного Горьким "певцом мистической сущности крестьянства", с советской властью, а другим слишком хотелось надеяться чудо. Сама биография поэта, явно склонного к мистификациям, вполне к этому располагает.
Все, кто пишут о Клюеве, говорят о его таланте, театральности и стилизаторстве. Георгий Иванов, вспоминая о дореволюционном облике Клюева, полагал, что Клюев твердо усвоил приемы мужичка-травести: лежа на тахте в номере "Отель де Франс", он, при воротничке и галстуке, читал в подлиннике Гейне, а для похода в ресторан или при посещении редакций, полностью меняя образ, надевал поддевку, смазные сапоги и малиновую рубаху. Язвительный Ходасевич определял клюевский stile russe как "не то православие, не то хлыстовство, не то революцию, не то то черносотенство". А по мнению Мандельштама, в Клюеве соединился "ямбический дух Баратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя".
Гремучую смесь образовало сочетание предложения и спроса на "стихотворное народничество", сложившееся к началу века в России, когда в 1904 году двадцатилетний сын олонецкого урядника и исполнительницы былин впервые появился в Петербурге и тут же попал в объятия Блока и Сергея Городецкого. Очертания невидимого и мистического града Китежа уже проявились в стратегии опрощения Толстого, в экзотическом спросе на мужика как единственного носителя исконно русской религиозной и общественной идеи. Клюев воплотил эту интеллигентскую мечту, сыграв роль настоящего сказочного русского крестьянина — простодушного и хитроватого, умного и безусловно талантливого. Единственная трудность состояла в том, что он должен был казаться более мужиком, чем был на самом деле, но Клюев не боялся переиграть, и здесь ему помогли талант стилизатора и страсть к перевоплощениям и мистификациям. Это порождало множество слухов, в том числе и недостоверных,— например, о путешествии Клюева по поручению секты хлыстов в Индию, Персию, на Ближний Восток.
После революции Клюев попытался было увидеть в советской России еще одно воплощение "Святой Руси", даже вступил в большевистскую партию (однако вскоре, уже в 1920 году, его исключили за религиозные убеждения), а потом, как и многие, он был репрессирован. Ссылке в Томск и смерти поэта посвящена вышедшая некоторое время назад книга главы томского отделения "Мемориала" Льва Пичурина "Последние дни Николая Клюева". В этом исследовании впервые публикуются некоторые дневниковые записи, воспоминания и документы следственного дела; Пичурин пытается развеять облако слухов и легенд, касающихся смерти поэта, но вынужден опираться на материалы советского следствия, язык которых не менее мифологичен, чем язык русских сказок.
В соответствии с этими материалами, Николай Клюев — беспартийный, образование среднее, по профессии писатель-поэт — за контрреволюционную деятельность был выслан из Москвы в Томск, где в 1934 году был завербован одним из руководителей кадетско-монархической организации князем Волконским и по заданию организации непосредственно осуществлял и направлял контрреволюционную деятельность томского духовенства.
Далее — арест, недолгое разбирательство и постановление тройки УНКВД Запсибкрая от 13 октября 1937 года о расстреле Клюева Николая Александровича, которое было приведено в исполнение 22-25 октября 1937 года.
Понятно, что ни к какой организации "Союз спасения России" Клюев не принадлежал, а был приписан к ней для своеобразного энкавэдэшного форса. Мол, громкие дела с князьями, епископами и поэтами можно делать не только в столицах, но и в Томске. Клюев не признал себя виновным, что подтверждает протокол допроса, и отказался давать показания на знакомых и незнакомых — мистическая вера в невидимый град Китеж не отменяла мужества.
Однако весьма характерно, что дата смерти точно неизвестна и попадает в интервал трех дней — срок вполне достаточный, для того чтобы умереть и воскреснуть. Если не человеку, то мифу.
МИХАИЛ Ъ-БЕРГ