Победитель "Балтийского дома" выступил в Москве
Решение жюри фестиваля "Балтийский дом" присудить гран-при спектаклю норвежского Национального театра из Осло "Дикая утка" наш петербургский автор назвала "неожиданным". Тем более феноменальной кажется интуиция сотрудников Театра наций: из всех зарубежных трупп, выступавших в Петербурге, именно норвежский спектакль был заранее приглашен и в Москву.
На сцене столичного Молодежного театра норвежцы играли как раз в тот вечер, когда в Питере оглашали итоги "Балдома". Весть о том, что "Дикая утка" признана победителем, докатилась до первопрестольной аккурат в антракте. Правда, на лицах актеров следов радости во втором акте не читалось: видимо, сказались и профессионализм исполнителей, и трагическое развитие сюжета ибсеновской пьесы. Критики же после перерыва смотрели спектакль более придирчиво, чем поначалу, мысленно прикидывая, каков же был общий уровень "Балтийского дома" и что за роковая неудача постигла, не говоря о прочих, великого Эймунтаса Някрошюса, если эта "Дикая утка" оказалась лучше его "Гамлета".
Впрочем, сидеть в Москве и гадать о контексте петербургского фестиваля довольно глупо. Тем более, что театр из Осло показал крепкий, ладно и строго выстроенный камерный спектакль. Многословно-многоактная пьеса Ибсена в редакции режиссера Рагнара Лита оказалась существенно сокращена, а ибсеновские акценты значительно смещены. Очевидно, сегодня художественная программа Национального театра допускает такие эксперименты с главным национальным классиком, каким для норвежцев остается Ибсен (в приложении к программке в качестве главной информации об актерах напечатаны списки ролей, сыгранных ими ранее в его пьесах).
Вместо пролога зрителей "Дикой утки" ослепляет молния фотовспышки. Оправившись от неожиданности, они видят перед собой огромную, во весь занавес, фотографию званого вечера у коммерсанта Верле, которым начинается пьеса. Профессию главного героя, Ялмара Экдала (он, по Ибсену, фотограф), режиссер выбрал для спектакля в качестве главной формообразующей метафоры. Экдал и появляется-то как оживший персонаж снимка, "отделяясь" от изображения и превращаясь в объемную фигуру.
Фотографии еще несколько раз возникают в спектакле, напоминая о занятии героя. Дома у него, точно липучки против мух, висят подсохшие скрученные негативы. Докапываясь до истины во взаимоотношениях с женой, он, будто следователь арестованную, ловит ее в ослепляющий свет большой осветительской лампы-тарелки. А один раз на матовой стене проявляется неосуществленная фотография: герой, обнимающий дочь и жену,— последняя, так и не запечатленная секунда обывательской семейной гармонии, навсегда нарушенная приходом правдолюбца Грегерса Верле.
Вообще, спектакль поставлен как подарок фотографу: каждая мизансцена будто специально подготовлена для того, чтобы стать заснятой на пленку. Кроме одной, финальной, когда муж и жена, уже после самоубийства их дочери, узнавшей тайну своего рождения, медленно идут друг навстречу другу на фоне задника-экрана.
Конечно, именно в "Дикой утке" фотография становится больше, чем просто оформительским приемом, визуальным трюком. И больше, чем напоминанием о том, что повальное увлечение изобретением пришлось как раз на те годы, когда Ибсен писал эту пьесу. Взаимоотношения света и тьмы, определяющие весь процесс фотофиксации жизни, как нельзя лучше могут служить иносказанием взаимоотношений правды и лжи, истины и иллюзии, которые составляют смысл ибсеновского сочинения. Естественно, спектакль предоставляет рецензенту необъятный простор для сопоставлений: как фотография рождается только на свету, но проявляется только в темноте, так и раскрытие страшной семейной тайны "засвечивает" жизнь и приводит к гибели девочки Хедвиг...
Существеннее этих сопоставлений, впрочем, оказывается то, что режиссер, следуя черно-белой логике света и тьмы, "выпрямляет" ибсеновский конфликт. Драматург не давал ответа на вопрос, как "правильно" жить: нести суровую правду и противостоять любой лжи или же убегать в неведение. В норвежском спектакле все просто. Непреклонный и жестокий борец за правду приходит и без колебаний "ослепляет" ненужной правдой несчастных, слабых людей. Их жалко. И не более того.
Может быть, из-за переполняющей ибсеновский текст дидактики его у нас, изучая и почитая за классика, не ставят. А может быть, из-за того, что в России Пушкин уже исчерпывающе высказался по этому поводу: "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман". В норвежском спектакле все случилось, по закону негатива, наоборот: низкие истины оказались принесены светом.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ