Премьера балет
В Петербурге на сцене Александринского театра состоялся второй показ балета "Роден" на музыку Равеля, Сен-Санса и Массне в постановке Бориса Эйфмана (премьера состоялась в ноябре прошлого года). Метания великого скульптора между двумя женщинами и по вертикальным плоскостям наблюдала ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.
Хореографы исторически любят заниматься "танцевальным искусствоведением". Балетмейстеры веками оживляли картины и статуи — здесь и Жан-Жорж Новер ("Туалет Венеры"), и Жюль Перро ("Мечта художника, или Оживленный портрет"), и, конечно, Леонид Якобсон (цикл "Роден" в спектакле "Хореографические миниатюры"). Но если в 1958 году Якобсон силой творческой мысли "оживил" знаменитые статуи, танцем продолжил застывшие в камне вечные человеческие чувства и возвел их в шедевры классического наследия, то в XXI веке господин Эйфман прошел обратный путь: неистовство плоти, одолевающее героев его балета, он заковал в статичную форму гипсового манекена.
Творческий метод Бориса Эйфмана включает постоянный набор приемов: сумасшедший дом; столы и стулья; тесные железные рамки, в которых корчится главный герой, символизируя этими телодвижениями борьбу с рутиной; вертикальные металлические конструкции, а также палки и посохи: на них героя распинают, и всем становится понятно, что речь идет о жертвенном служении; пандусы: по ним с упоением бегают персонажи, что означает взлет творческой мысли. Вот, собственно, вкратце почти все о новом спектакле господина Эйфмана. В "Родене" этот список дополняют куски пенопластового "мрамора" — бюсты, головы, торсы, муляж Венеры Милосской — и тарелка с похлебкой.
В качестве сюжета господин Эйфман выбрал один из самых драматичных эпизодов жизни Родена — его взаимоотношения с Камиллой Клодель, талантливой ученицей и возлюбленной мастера, окончившей дни в сумасшедшем доме. Муза и соратница пытается стать единственной в жизни Родена, но тщетно. Престарелый скульптор, вдохновившись молодым телом, подпитавшись небывалой творческой энергией Камиллы, наваяв десяток гениальных статуй, возвращается домой к тарелке с похлебкой, которую предлагает его одряхлевшая сожительница Роза Бере.
Фото: Валентин Барановский, Коммерсантъ
Получился Fleur de Pierre — "Каменный цветок" по-эйфмановски. Та же самая коллизия — художник мечется между музой (Хозяйка Медной горы — это Камилла) и земной возлюбленной (Катерина — Роза), между стремлением постичь тайну искусства и насытиться тарелкой супа.
Тайны искусства постигаются тяжелыми физическими страданиями: здесь господин Эйфман привычно жесток — тела женщин грубо лапают во всех местах, мнут, как глину, выламывают конечности, волочат по полу и опрокидывают вниз головой. В то же время неожиданная доброта засветилась в стареющем хореографе (а господину Эйфману в прошлом году исполнилось 65 лет). В его последних балетах появляется все больше эпизодов, проникнутых юмором и насмешкой. В "Родене" это шутливые зарисовки быта парижских художников — скульпторы бездельничают, принимая позы "Мыслителя" или совокупляясь с муляжом Венеры Милосской. Или макабрическая "Колыбельная" для подушек, исполняемая обитательницами сумасшедшего дома. Не лишены занимательности эпизоды творчества: ловко подменяемые пенопластовые блоки "мрамора" оказываются некоей пластической человеческой кучей, из которой Роден, создающий свои шедевры, выуживает то руку, то ногу. Зато потом тарелка супа утомленному творцу достается как нельзя вовремя.
Балет, конечно, биографический. Только господин Эйфман способен создать такой впечатляющий танцевальный образ критиков-упырей. "Вы, критики, питаетесь моей кровью!" — гневно воскликнул как-то Борис Яковлевич — и отомстил в "Родене", выведя пишущее племя в образе саранчи, которая перемалывает шедевры, оставляя пустыми пьедесталы. Только господин Эйфман так трогательно и недвусмысленно напомнит городской администрации о многолетнем нескончаемом строительстве обещанного ему Дворца танца: выведет на сцену неприкаянного бездомного старичка-художника под зонтиком. Балет заканчивается скульптурным апофеозом: где-то на вершине строительных лесов Роден под звуки отбойного молотка ваяет голый мужской торс, уже несколько раз до этого появлявшийся на сцене в качестве бутафории.