Ровно пять лет назад "Коммерсантъ-Daily" сообщал о том, что представители московского театрального бомонда резко разошлись во мнениях относительно показанного в те дни на Первом международном театральном фестивале имени Чехова спектакля "Вишневый сад" берлинского театра Schaubuehne в постановке Петера Штайна. Знаменитый немецкий режиссер был в те годы любимцем всех российских театральных деятелей.
Самые эмоциональные сокрушались тогда наподобие гоголевского городничего: "Ну что было в этом немецком педанте-начетчике похожего на гения?" — и так далее... Сам Штайн, понятно, тут был ни при чем, и спектакль его был замечательный. (Многие из тех, кто тогда кривил губы, сейчас при воспоминании о штайновском "Вишневом саде" причмокивают от удовольствия и цитируют запомнившиеся мизансцены, а сама постановка до сих пор колесит по Европе и в этом году имела шумный успех на Эдинбургском фестивале.) Сказались вечные крайности отечественного характера и неписаный закон: Москва дважды не удивляется. За два года до этого, увидев "Три сестры", российская столица влюбилась в свалившегося на ее голову берлинского мэтра, как невинная барышня, — с первого взгляда и без остатка. Видеокассеты с его спектаклями стали объектом охоты. Его слова о Чехове и русской душе без устали цитировали. Абитуриенты театроведческого факультета ГИТИСа в начале 90-х твердо знали, что на вступительном коллоквиуме на вопрос: "Кто ваш любимый режиссер?" — нужно без запинки отвечать: "Петер Штайн".
Неумеренные обожатели зачислили его чуть ли не в единственные продолжатели дела Станиславского. Сам Штайн по этому поводу недоумевал, и вполне обоснованно: на родине он уже лет двадцать пять считался бунтарем-радикалом, одним из самых ярких театральных шестидесятников. В том, что он не вечно будет ласкать русские уши звуками лопнувших струн, Штайн убедил Москву уже через год, когда выпустил на сцену Театра Армии восьмичасовую эсхиловскую "Орестею". В день, когда он прилетел в Россию,танки лупили по Белому дому. Режиссеру прямо в Шереметьеве предложили лететь обратно, но он мужественно отправился в театр, по пути объясняя насмерть перепуганным журналистам, что как раз и собирался ставить спектакль о переходе общества от деспотии к демократии. "Орестея" тоже расколола "общественность" и тоже имела и имеет в мире устойчивый успех.
Петер Штайн оказался не совсем тем, за кого его поначалу приняли. Но зато он оказался верным другом. Ему больше не задают вопросов, чем отличается средний русский актер от немецкого и правда ли, что Чехов — самый великий-превеликий. И никто особенно не удивляется теперь, встретив его в московских театрах. Несколько дней назад он опять побывал в Москве. Выбирал актеров для новой совместной работы: в будущем году он поставит у нас "Гамлета" с Евгением Мироновым в главной роли.
Правда, теперь он, к счастью, приедет в Россию не как пророк, не как объект всеобщего поклонения, не как не оправдавший надежд отличник и не как надоевший гость. Эти круги нашей жестокой любви он благополучно миновал. Теперь у нас будет работать просто знаменитый европейский режиссер.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ