В ГЦСИ открылась выставка под названием "Норман. Архетипические вариации", посвященная сну об ослике. Ее куратор — специалист по Набокову и муж художницы Ирины Вальдрон, филолог-англичанин Саймон Уолдрон. Три года назад он увидел сон и, к собственному удивлению, буквально запомнил его, причем запомнил в виде связного текста, рассказа. Сюжет его таков: у фермеров Джозефа и Мэри были сын Тим и ослик Норман. Мальчик любил животное больше всех на свете, но старенький ослик болел, и жить ему оставалось недолго. Чтобы спасти мальчика от травмы, родители как-то ночью усыпили Нормана, а вместо него привели нового молодого осла. Однако Тим не принял этой подмены и с горя умер сам. Ребенка и его любимое животное похоронили вместе, а единственным утешением Джозефа и Мэри стал новый ослик, прозванный Манфредом.
В записи сновидца этот незатейливый рассказ составил 12 коротеньких главок, и Уолдрон предложил 12 своим знакомым художникам, в основном концептуалистского круга, проиллюстрировать его — каждого на свой лад. Получилось нечто вроде коллективного психоаналитического сеанса, в котором целый коллектив художников интерпретирует сон одного-единственного подопечного.
На видео Николая Овчинникова Уолдрон, буквально как у психоаналитика, лежит и рассказывает свой сон, однако при помощи программы обработки звука его слова превращаются в нездешнюю музыку, звучащую саундтреком ко всей выставке. У Константина Звездочетова история Нормана превращается в философический чертеж, а ее герои — в геометрические абстракции. У Ларисы Звездочетовой она напоминает барочную иллюстрацию к мистико-фривольной пьесе вроде "Сна в летнюю ночь". Владимир Захаров комкает записи текста Уолдрона, так что их становится невозможно прочесть, хотя буквы и различимы (что напоминает попытки припомнить сон поутру). Юрий Альберт, напротив, представляет тексты полностью, но напечатанными шрифтом Брайля, а к каждой главе-картине привешивает издевательский ослиный хвост. У Виктора Скерсиса история рассказывается, как наскальный орнамент, а у Георгия Литичевского — как комикс о цветочках и пчелках. Ира Вальдрон переводит сентиментальную историю на циничный язык образов рекламы вроде "киндер-сюрприза". Андрей Филиппов создает сюрреалистический пазл с мертвым ослом и тасует его фрагменты местами. Борис Матросов рисует ряд разноцветных птичек, символизирующих навязчивую повторяемость сна. Елена Елагина и Игорь Макаревич пытаются разглядеть в ослике религиозный символ и создать некое подобие его алтаря.
Никита Алексеев
Фото: Courtesy: Simon Waldron
В целом тут есть ощущение поражения. Имея дело не с собственным и даже не с культурным подсознанием, а с видением другого человека, почти все художники, так или иначе, эксплуатируют разные традиции представления снов, обращаясь к архетипической древности или к поп-культуре, к классическому сюрреализму или наукообразному толкованию. В любом случае речь идет о перебирании присутствующих в культуре очевидных возможностей, выборе из данного. Так же почти все фигуранты решают, заострять ли внимание на довольно навязчивых религиозных обертонах этой истории или напротив нарочито их игнорировать. Такое ощущение, что все художники попадают в ловушку этого предложения, ставят себя в позицию отвечающего на заданный вопрос. Единственный, кто этого не делает,— Никита Алексеев. И его работа — настоящая удача выставки. Это серия исчезающе нежных акварелей с почти неменяющимися холмами, на которых по очереди возникают лишь слегка резонирующие с событиями сна Уолдрона фигуры — домик, крест, улиточка. Алексеев отказывается и от иллюстрации, и от философствования на тему природы сновидения, но его вежливо-ненавязчивые силуэты говорят о сне и смерти гораздо больше, чем все окружающие их сильные высказывания.
ГЦСИ, до 12 февраля