"Вскоре после открытия храма Христа Спасителя в Москве распахнул свои двери еще один великий храм русской национальной славы — Исторический музей". Так не постеснялись бы написать и нынешние газеты, но в действительности так писали газеты прошлого века. Только тогда "вскоре" означало два года, а не два дня, как в наши дни: тоновский храм открылся в 1881-м, Исторический музей — в 1883-м.
Намереваясь рассказать о том, что представлено в новом ГИМе, чувствуешь себя не слишком ловко, как если бы пришлось пересказывать картину "Аленушка" или "Боярыня Морозова". Уж это-то мы все должны были пройти еще в отрочестве: узнать, полюбить, высмеять, смириться и вновь оценить. Власяница Иоанна Грозного. Мундир поручика Семеновского полка Талызина, который надевала будущая императрица Екатерина в ночь дворцового переворота. Чашка, выточенная лично Петром I и подаренная московскому градоначальнику Гагарину (тот из тщеславия усыпал ее драгоценными камнями, потом выслужился до губернатора Сибири, где украл сумму, равную бюджету империи, первую экспедицию ревизоров купил, вторую не сумел, был осужден и приговорен к смерти, и чашка попала обратно в казну). И множество других вещей, анекдотическую историю которых мы давно должны были бы знать наизусть.
Тем не менее мы этого не знаем. И, кажется, дело не только в том, что музей был долго закрыт. Отсутствие Третьяковки не помешало тому, что история в нашей стране всеми вспоминается исключительно по картинам "Иван Грозный и сын его Иван" и "Петр и царевич Алексей". Опосредованные, если не сказать мифологические, феномены в нашем народе идут куда лучше, чем прямые и подлинные документы истории. Именно поэтому меня крайне интриговала будущая экспозиция ГИМа, который закрылся в 1986-м, как раз когда история была поставлена под вопрос. Вопрос этот был поначалу небольшим, потом он все вырастал, пока вдруг не распрямился в гигантский восклицательный знак. Тут-то и открыли музей: поневоле полюбопытствуешь, какая же "интересная история" (в воландовском смысле слова) там теперь показана.
Огромный вестибюль, ярко расписанный родословным древом русских царей, наивные интерьеры в "русском стиле": все это и научно-добротно, и туристически-забавно. Восемь залов древностей: всякий помнит фриз Васнецова "Каменный век" и многометровый челн, когда-то утонувший вместе с группой славян в водах Днепра. Археологическая экспозиция серьезна, достойна и, как всякий плод научной мысли, способна отрезвлять. Плоскомордый каменный воин из причерноморских степей (который, как ни крути, есть все же не военный трофей, а часть нашего национального наследия) датирован XIII веком, и у того, кто в эту минуту вспомнит о Данте, я надеюсь, русский национализм застрянет в горле навсегда.
Но археология внезапно обрывается. Далее идет выставка "Реликвии государства Российского", и тут все гораздо хуже. То есть лучше: экспозиция убийственно роскошная, с зеркальными витринами и ярчайшими лампочками, как в ювелирном магазине, к тому же помещена она в самых украшенных, "византийских" залах, и выбраны для нее вещи самые зрелищные, самые богатые. В общем, замечательные вещи. Царская история, во всех смыслах. Идея "глянь — цари" возобладала, кстати, и в том, что в музей мы должны будем входить "через лакейскую", откуда-то сбоку, а парадный вестибюль будет стоять глухим (видимо, до возвращения барина). История же тут выглядит так: русское государство зародилось, собиралось, во православии крепло, потом были цари, воинская слава, немножко — писатели, но все-таки в основном цари, а последнего убили. Эпизод с декабристами, судя по этой экспозиции, имел место, эпизоды под названием "Пугачев", "Народная воля", а также три революции — нет.
Отчасти это соответствует структуре собрания, в котором памятников инакомыслия, включая марксизм, действительно мало. Сотрудники музея гордятся тем, что у них никогда не было экспозиции истории СССР, но это просто было вотчиной Музея революции, где весь этот материал, включая ценнейшие памятники народничества, теперь, видимо, в лучшем случае будет на десятки лет спрятан: не надобен.
А вот Исторический музей — такой, какой нам показан — власти нужен. Говорят, на заседании мэрии, где обсуждалась экспозиция музея, директору настоятельно рекомендовали усилить "русскую идею". Говорят, он это проигнорировал. Но под "русской идеей" явно понималось то же самое, что "идея власти", а экспозиция ГИМа и так представляет реликвии российского государства, а не народа (к тому же представляет их в византийских залах, в осуществление вечной русской мечты о Царьграде). Так что политический заказ выполнен — автоматически, сам собой. Сотрудники, в самом деле отличные специалисты, наивно убеждены, что они впервые свободны, и могут показать даже царские портреты, которые приходилось прятать. Новая цензура ничего не запрещает, а, наоборот, поощряет; от этого она не перестает быть цензурой, но ее так легко не заметить. Или не захотеть заметить.
"Государственнически-православная" линия выставки реликвий, между прочим, резко не соответствует концепции одного из основателей музея, историка Забелина, который провозглашал первенство частной истории, истории народа, над государственной, призывал ценить "бытовой порядок" (то есть патриархальный, не официально-православный) и собирал рядовые предметы, которые теперь и составляют основную часть и славу колоссальной коллекции ГИМа. Может быть, музей решил принять концепцию "официальной народности", на которой стоял другой отец-основатель, археолог Уваров? Или ту апологию православия, в противоположность гибельному латинскому индивидуализму, на которой стоял архитектор музея Шервуд? (Он настолько увлекся образом "музея-храма", что его даже окоротили и заставили поместить в сенях то самое родословное древо самодержцев.) Хотелось бы получить какой-нибудь ответ.
Но на вопросы об исторической концепции музея его директор Александр Шкурко внятно не отвечает. Похоже, он верит, что можно без концепции, по совести, и все будет хорошо. Ну разве плохо открыть выставку "Святые Московской Руси"? Тем более — запрещали. Обратите внимание: не выставка икон и не выставка почитания святых, а выставка святых. От исторического подхода далеко, зато благолепно.
У г-на Шкурко есть одна очень трезвая, на мой взгляд, идея: законсервировать ГИМ как памятник музейной мысли XIX столетия, тем более что все залы в нем были декорированы под определенные разделы, доведенные только до царствования Александра II. Как ни странно, это, я думаю, затруднило бы для власти возможности манипулировать музеем и самой историей, чьим стражем он должен являться.
В заключение о моей любимой художественной институции — Академии художеств. Здесь на этой неделе было два открытия. Во-первых, нового крыльца, да такого золотого, что даже ваши бывалые корреспонденты, подъехав на такси, дважды проезжали мимо: думали, ресторан. Во-вторых, выставки эскизов росписей и горельефов для храма Христа Спасителя, тех, что будут восстановлены по старым фотографиям. По утверждению академии, "в росписях храма можно увидеть всю историю российской живописи от середины ХIХ до ХХ века". Если бы это было и правда так, российская живопись могла бы немедленно удавиться — росписи храма Христа Спасителя, удачно поправившие материальное положение их создателей, еще в прошлом веке считались самой позорной страницей русского искусства. Академию и церковь, однако, это не смутило, и победу в конкурсе (закрытом) присудили бригаде под руководством Церетели, а также другим артельщикам, чьих имен история не сохранит. На вопрос нашего корреспондента, будет ли все-таки храм внесен в список памятников ЮНЕСКО, глава "Моспроекта" и негласный глава сего проекта Михаил Посохин-младший несколько раз ответил "нет, премий не будет", упорствуя в своей фрейдистской оговорке. О премиях его не спрашивали, но, очевидно, г-н Посохин о другом не думает.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ