Суета вокруг залива

"O dolce Napoli" в Третьяковке

Выставка живопись

В Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась выставка "O dolce Napoli. Неаполь глазами итальянских и русских художников первой половины XIX века". Очередная выставка в рамках года итальянской культуры убедительно демонстрирует, что русские всегда любили Италию и что низкобюджетность не идет на пользу международным проектам. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.

Многообещающие третьяковские анонсы сулили нечто феерическое "из российских и итальянских музеев", "русский Неаполь" на фоне местной "школы Позиллипо", диалог двух академий художеств и пышное цветение межкультурных связей. Однако все вышло совсем не так торжественно. "Российские и итальянские" музеи оказались московскими и римскими, но, увы, не неаполитанскими. Причем римские — это Национальная галерея современного искусства, откуда прибыла пара картин Джачинто Джиганте, и Институт Кателя, из которого привезли пару картин Франца Людвига Кателя, немца, поселившегося в Италии и сдружившегося с Джиганте, а также портрет Кателя с супругой кисти Карла Брюллова (прямо скажем, не самая большая творческая удача нашего гения). Так что заявленная "школа Позиллипо" несколько несуразно представлена всего двумя именами: ее временным попутчиком Кателем и ее главным мастером Джиганте, лучшие картины которого на выставке, однако, не из Италии, а из ГМИИ имени Пушкина. Кроме ГМИИ с московской стороны в проекте участвуют Исторический музей и Музей Тропинина, но основной корпус живописи и графики — это собрание Третьяковки, сильно проигрывающее собранию Русского музея по части первой половины XIX века (фонд Русского, к сожалению, в дело не пошел).

По третьяковским сусекам скребли весьма основательно и выскребли буквально все, что может иметь отношение к теме: каждый дежурный пейзаж с Везувием на горизонте, каждую итальянку с тамбурином, каждую влюбленную парочку в тени пиний. В результате — помимо обязательных в рассказе о "русском Неаполе" Сильвестра Щедрина, Ореста Кипренского, Александра Иванова, братьев Брюлловых, братьев Чернецовых, отца и сына Воробьевых — тут появляются практически забытые сегодня Василий Штернберг, Евграф Сорокин и Тимофей Нефф, а то и вовсе какие-то маловыразительные анонимы. Есть неожиданности, например самый одаренный венециановский ученик Алексей Тыранов, в начале 1840-х уже в статусе академика отправившийся в Италию, чтобы там написать несколько нескладных, как провинциальные английские "разговорные картины", портретов. Но в целом без открытий чудных — пейзажи Щедрина и этюды Иванова прекрасны и на своем обычном третьяковском месте.

Кроме очевидной малобюджетности глаз колет экспозиционная невразумительность. Открыточные виды с достопримечательностями Неаполя и окрестностей, портреты аристократических путешественников в неаполитанских декорациях, зарисовки помпейских древностей и извержения Везувия, уличные сценки, пираты и картежники, пифферари и лаццарони, гроты и террасы, альбомы, эскизы и законченные картины — все это будто вывалилось из саквояжа этакого собирательного туриста, каким и является здесь русский художник первой половины XIX века. Вот Карл Брюллов с портрета Василия Тропинина, словно бы "снявшийся" на память на фоне Везувия. А вот на том же фоне Воронцовы и Голицыны с акварелей его брата, Александра Брюллова, выступающего в роли живого фотоаппарата при них. Вдобавок на выставке много дилетантских и полудилетантских видовых гуашей — в сущности, открыток, показывающих, что в это медленное, допаровозное и допароходное время альбом, карандаш и коробка с красками заменяли приличному человеку камеру. Презабавная картинка Джакомо Джентиле, изображающая термы Меркурия в Байях, фиксирует нюансы локального турбизнеса: бравые неаполитанцы по колено в воде на закорках вносят вовнутрь благородных господ, дабы те не замочили ног. И легко можно себе представить, что таким же образом попал под купол этой руины щеголь Щедрин, весьма щепетильный, судя по письмам, в вопросах костюма. Это, собственно, и все полезные сведения, что можно вынести с выставки об одном модном курорте первой половины XIX века, удачно совмещавшем благотворный климат, близость к вечно синему морю и обилие древностей.

Вряд ли мы поймем здесь, почему выражение "увидеть Неаполь и умереть" (что и правда случилось в Неаполе с Щедриным и Баратынским) так отзывалось в русских сердцах, а в особенности в сердцах русских художников, которых годами не могло вытащить с берегов Неаполитанского залива академическое руководство. Солнце, море, руины, народный темперамент, общее вольнолюбие, приходившее в гармонию с романтическими идеалами, удаленность от Петербурга, где они существовали на положении выдрессированных академией холопов? Что такое было в атмосфере этого города, что вдруг вдохнуло пленэрную жизнь, естественный цвет и дрожащий ясный воздух в живопись Сильвестра Щедрина, как и в живопись "школы Позиллипо", и в живопись Уильяма Тернера, оказавшегося в Неаполе примерно тогда же, что и Щедрин? Впрочем, когда ведущие государственные музеи занимаются латанием бюджетных дыр и имитацией выставочной деятельности, им уже не до таких вопросов.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...