После тяжелой болезни на 78-м году жизни скончался поэт-переводчик Анатолий Гелескул. В его переводах выходили стихи испанских, польских, французских, португальских, немецких поэтов — Гарсиа Лорки, Леона Фелипе, Болеслава Лесьмяна, Циприана Норвида, Фернандо Пессоа и других. Его переводы собраны в книгах «Темные птицы» (1993), «Избранные переводы» (2006), «Среди печальных бурь. Из польской поэзии» (2010), «Огни в океане. Переводы с испанского и португальского» (2011). Об Анатолии Гелескуле — его друг переводчик БОРИС ДУБИН.
Второй день повторяю за поэтом: «Ты значил все в моей судьбе…». Но не хочу сейчас говорить о своей потере и вообще о чем бы то ни было личном — и не только потому, что слишком больно. Дело в ином. Мы были знакомы с Анатолием Гелескулом больше 40 лет, дружили, не раз вместе работали, и все же я всегда чувствовал рядом присутствие чего-то значительно большего, чем человек, даже такой близкий. Он как бы не весь был тут, со мной, с нами (а Гелескул любил и умел дружить своих друзей). Не знаю, как это передать, выходит очень коряво и приблизительно, но попробую. Он был, скажем так, духом поэзии, на время принявшим земной облик: казалось, в любую секунду он может вдруг улетучиться. К ошеломляющему счастью оказаться рядом с ним всегда примешивались удивление и тревога: становилось как-то не по себе, что ли, не могу назвать это по-другому.
В ариэлевском начале и складе все дело. Поэтому Анатолий Гелескул не просто переводил только то, что глубоко знал и беззаветно любил,— он писал стихи. И как могло быть иначе? Он, думаю, не умел иначе, поэзия была самой его сутью, способом существования, формой жизни — в мире, замечу, мало напоминающем жизнь и совсем не похожем на поэзию.
Я видел, как легко, по-моцартовски он работает. Но редакторы помнят, как долго Гелескул тянул даже с самой небольшой подборкой стихов, крошечной врезкой к ним, которые правил то здесь, то там до последней минуты. Он был абсолютно узнаваем в каждой строке, но при этом постоянно менялся, почему, кстати, и перерабатывал сделанное при любой новой публикации. При первом нашем знакомстве он отмахнулся от Бодлера, которого я пробовал тогда переводить («Учите испанский, польский — вот где поэзия») — через 30 с лишним лет он перевел бодлеровское «Прибытие на Киферу», и как! То же самое было с Норвидом, с Чеславом Милошем: он должен был прийти и пришел к ним, очень нескоро, сам. Никакие звонкие имена его не убеждали, и он никогда не думал о том, чтобы «представить» того или иного «великого поэта», «значительное явление» и т. п. Просветительства в нем не было ни на йоту — он был, рискну сказать, романтиком, в голову приходят Жуковский, Гёльдерлин… Романтиков, вплоть до самых поздних (Рильке, Лесьмяна, Пессоа, Лорки, Галчинского), он, кажется, только и переводил.
Этот общепризнанный «кунктатор» сделал, даже по количеству, поразительно много — две недавно вышедшие объемистые книги избранного далеко, далеко не вмещают всего им переведенного, а есть ведь еще переведенная проза и драматургия, есть эссе, написанные им самим. Но дело, как всегда в жизни, конечно, не в количестве, а в масштабе. Воплощенный поэт, Гелескул поднял переводческое дело на невероятную высоту, стал эпонимом нашего ремесла. Думаю, каждый из читающих стихи хранит в уме как самое дорогое не один и не два десятка вещей, созданных Анатолием Гелескулом. Так было, так есть, так будет — и лучше не бывает. Светлая память!