В сороковые годы, особенно во время войны, советский театр был на взлете. Москва была главным театральным городом страны. По утверждениям очевидцев, слово "халтура" исчезло из театрального лексикона. Лозунг "все для фронта — все для победы" работал и на сцене.
Попасть в московские театры было очень трудно, рассказывает профессор РГУ ВАДИМ ГАЕВСКИЙ.
В театр я начал ходить в 44-м году, когда перешел в 9-й класс. В тот год крупные столичные театры вернулись в Москву из эвакуации. Кроме того, у меня начал пропадать интерес к учебе... А других развлечений в Москве просто не было.
Попасть на спектакль было очень трудно. Чтобы купить билет, нужно было занять очередь в кассу часов в пять утра. Но комендантский час в Москве тогда заканчивался только в шесть. А бродить по городу до окончания комендантского часа было довольно опасно. Могли спокойно и пристрелить. Я помню, как в утренних сумерках перебежками передвигались по Москве тени заядлых театралов, стремившихся успеть в кассы.
Но даже если успеешь до шести занять очередь, это совсем не значило, что билет уже в кармане. Меня, например, регулярно выгонял из очереди в кассы Большого театра капитан милиции, прикомандированный туда на дежурство. Он знался с местными спекулянтами, которые ему, естественно, отстегивали. Меня он люто ненавидел. Видимо, потому что я ему не платил.
Однажды он меня вытащил за рукав из очереди, объясняя всем вокруг, что, мол, "вы не видите, это же спекулянт". После этого случая я всегда старался не попадаться ему на глаза. Потом, по моим сведениям, он попался — его посадили, правда, точно не знаю, на чем он погорел...
Еще один опыт общения с представителями власти состоялся у меня после спектакля "Жизель", в котором танцевала Уланова. Дело в том, что в Большом у нее не было своей клаки. А я был страстным ее поклонником, потом, правда, переметнулся к Семеновой, когда увидел ее на сцене... Сразу же после спектакля я спустился с галерки в первый ряд партера, оказался рядом с Завадским и начал вызывающе громко аплодировать балерине. В это время в зале повисла тягостная пауза... Ко мне подошли какие-то люди и вывели из зала. Тогда было не принято столь бурно реагировать. В общем, я оказался в участке. Там составили акт, в котором говорилось, что я вел себя просто по-хулигански. Этот протокол потом прислали директору моей школы.
Если меня выгоняли из очереди, можно было, в крайнем случае, "стрельнуть" билетик у входа в театр, прямо перед спектаклем. Чем я нередко и промышлял. Тут у меня была своя тактика. Нужно прийти к театру перед спектаклем, осмотреться. Различить в толпе одиноких, поджидающих кого-то людей и немедленно застолбить место — чтобы ни один конкурент не смог подкрасться к "жертве" раньше вас. Чаще всего нашими "жертвами" становились женщины, не дождавшиеся своих поклонников. Бывало, правда, что они со злости рвали билеты и уходили. Ни себе ни людям, а ты как дурак в этой ситуации. Тут надо было лицемерно сочувствовать ожидающим... Как правило, продавали мне билет всегда по номиналу.
Хотя были, конечно, спекулянты, работающие при кассах. Но мы их презирали и никогда не пользовались их услугами. Тем более, что билеты у них были дрянные... Ведь в кассах все хорошие билеты были заранее забронированы.
Билеты в академические или государственные театры (Большой и МХАТ) были самыми дорогими. В обычных московских театрах они были более доступными. Цены устанавливало специальное управление, я не знаю, как оно точно называлось.
Билет в партере Большого стоил 3 рубля, а моя стипендия в ГИТИСе составляла 30 рублей. Я покупал дешевый билет за 80 копеек на очень плохие места, в центре ряда 4-5-го яруса, одним словом, на галерке.
Но когда я был еще школьником, денег на билеты у меня совсем не было. Чтобы вывернуться из безденежья, я однажды решил отнести книги из домашней библиотеки на знаменитую толкучку в Столешникове. Я выбрал роскошно изданное собрание сочинений Майн Рида, которое туда и отнес. Тут же около меня появился приличного вида молодой человек. "Покажите-покажите",— сказал он. Я выпустил книги из рук. Они тут же пропали в толпе... "Лопух",— сказали мне окружающие. В общем, я ничего не заработал.
В крайних случаях, когда денег достать не удавалось, а желание пойти на спектакль было огромным, я подделывал билеты. Как правило, фальшивые билеты мы изготовляли только на спектакли в Большой. Покупали дешевые билеты на какой-нибудь проходной спектакль. Потом подделывали дату. Нам эти трюки часто сходили с рук, и мы попадали на интересующий нас балетный спектакль.
В общем, в этом смысле у меня была бурная театральная биография.
Популярностью пользовались те спектакли, которые либо отвлекали от тяжестей войны и напоминали о довоенной жизни, либо рассказывали о животрепещущем — о войне. Не самый замечательный драматург Корнейчук написал замечательную пьесу — "Фронт". Ее смысл — конфликт между отсталым военачальником, который не понимает новых требований времени, и военачальником нового времени. В общем, описано реальное столкновение Жукова и Ворошилова. Это была прогрессивная пьеса. К тому же очень хорошо сделанная. Она "на ура" шла во всех театрах страны. Разумеется, такая массовость обеспечивалась распоряжениями партии. И это было не так абсурдно, как может показаться на первый взгляд. Актеры и режиссер начинали соревноваться друг с другом. Кто лучше.
Я, правда, смотрел этот спектакль только в театре Вахтангова. На мой взгляд, лучше всех получилась эта пьеса у самой легкомысленной и талантливой труппы этого театра. Дикий играл генерала Жукова.
Чуть раньше этот театр прогремел на всю театральную Москву премьерой легкомысленной и блестящей оперетты "Мадемуазель Нитуш", которая пользовалась невероятным успехом у столичной публики.
Все-таки в сороковых годах в Москве было два самых популярных театра — Большой и Московский Художественный.
У каждого московского театра были свои фирменные, так сказать, спектакли, которые пользовались неизменным успехом у публики. Во МХАТе — "Три сестры" со Хмелевым, Тарасовой, Еланской и Степановой, в театре Маяковского — "Собака на сене" с Бабановой, в Камерном — "Чайка" с Алисой Коонен в роли Нины Заречной. В Малом достать билет на гремевший спектакль "Пигмалион", в котором играли Зеркалова и Зубов, было почти невозможно.
В Большом зал был забит до отказа. Особенно, когда шли "Жизель" с Улановой или "Лебединое озеро" с Семеновой. Иностранцы страшно любили театр Образцова, также популярен был театр "Ромэн", это была эпоха Ляли Черной и Яншина.
Публика в театрах была разной. Во всех театрах, естественно, можно было увидеть офицеров-фронтовиков, имеющих право на билет. Точно сказать, что это было за право, я не могу, не знаю. Видимо, билеты бронировались.
Публика Большого, разумеется, очень отличалась. Все ложи бенуара были отданы дипкорпусу. Они были одеты как положено — дамы в вечерних туалетах, мужчины в смокингах. Также в зале много было московской интеллигенции. На оперу, балет и на спектакли МХАТа ходили люди пожилые и театральная, студенческая молодежь.
Праздничного стиля как такового у нас тогда не было. Одевались просто, но опрятно. Я, например, если вечером шел в театр, всегда надевал галстук. Хотя в то время у меня не было приличного костюма. Театр требовал к себе уважения. И мы относились к нему с пиететом.
Некоторые пожилые дамы-театралки держали фасон — носили высокие черные перчатки из дореволюционного сундука, которые моль не догрызла. На фоне стандартной и однообразно одетой толпы это выглядело, конечно, нелепо, диковато и неуместно. В общем, просто старомодно. Правда, я знал одну молодую особу, которая носила именно такие перчатки. В ее случае это было вызывающе. Другой молодой человек, писатель, ходил в шляпе. В то время это был серьезный вызов общественному вкусу. "Шляпа" после революции стало именем нарицательным. В шляпах ходили недобитые интеллигенты. Потом того экстравагантного молодого человека посадили. Я говорил, что его посадили не за книгу, а за его шляпу.
Нельзя было опаздывать. По рядам ходили очень строгие билетерши. Если кто-то разговаривал или громко неуместно смеялся во время спектакля, могли шикнуть или даже выгнать из зала.
В антрактах только и делали, что обсуждали увиденное. Ведь как минимум четверть зала были настоящие театралы. О политике, естественно, никогда не говорили. Понятно, почему.
В буфеты я почти не ходил. Денег не было. Но буфеты в сороковые еще как работали. Иногда из-за них даже задерживали спектакль. Помню, что в буфете филиала МХАТа были замечательные пирожные и вкуснейший чай... Шампанское было в буфетах всегда.
А вот чтобы выпить коньячку перед спектаклем МХАТа, нужно было перейти на противоположную от театра сторону проезда Художественного театра. Там находилось артистическое кафе, в котором выпивали как актеры театра, так и их поклонники.
В связи с этой пагубной страстью произошел забавный эпизод. В середине сороковых Алексей Грибов играл Ленина в спектакле Погодина "Кремлевские куранты". В антракте ему так захотелось выпить коньячку, что он, не разгримировавшись, двинулся в это самое кафе. Когда он в кепке переходил улицу, машины застыли. Грибов спокойно зашел в кафе. И здесь повисло гробовое молчание. Актер опрокинул рюмку и быстро ушел доигрывать спектакль. В общем, все мхатовцы были страшно злы на него за этот случай...
Не было безденежных актеров. Во МХАТе и в Большом театре актерам платили по особой "табели о рангах". Все они получали прилично по тем временам. Сталин посещал в основном Большой. Когда он узнал о зарплатах, которые получали актеры, вождь всех времен и народов тут же повысил оклады даже оркестрантам — чуть ли не в три раза.
Ведущие актеры МХАТа и Большого входили в советскую элиту. Они значили то же самое, что и члены ЦК или министры. Звание "народный артист СССР" тогда играло колоссальную роль. Актеры были очень богатые люди. У них были свои дачи, квартиры, машины.
Записала НАТАЛЬЯ Ъ-ГРИДНЕВА