В великом "Орфее" (1950) Жана Кокто герой как завороженный днями напролет слушал по мистическому радиоприемнику строки, почти шифровки, наподобие тех, что во время войны лондонское радио передавало французскому Сопротивлению, и составлял из них прекраснейшие на свете стихи. "Птица поет пальцами". "Зеркала — это двери, через которые входит смерть. Увидев в зеркале всю свою жизнь, вы увидите, как смерть трудится над вами". "Смерть поэта должна суметь пожертвовать собой, чтобы сделать его бессмертным". Такое вот кодированное стихотворение, такая "передача на голову" — и фильм чилийца Рауля Руиса (1941-2011), бежавшего во Францию от пиночетовского террора и признанного на приемной родине последним великим сюрреалистом мирового кино. Стихотворение и в прямом смысле слова (временами за кадром звучат не менее возвышенные, зловещие и красивые, чем в "Орфее", тексты), и в переносном, визуальном. Хотя бы потому, что пересказать его ничуть не легче, но и не сложнее, чем стихотворение. Изображение — то цветное, то черно-белое, то вирированное. Море как лейтмотив фильма. Впрочем, в море здесь превращается что угодно: листва яблони в ночном саду оборачивается театром морской битвы между пиратами; лужа вытекшей из ран крови, прикоснувшись к которой сгорают дотла сделанные из купюр кораблики... А целуя полицейского, Изидора (Анн Альваро) оставляет на его щеке не след губной помады, но карту, указывающую путь на пиратский остров. Впрочем, здесь нет ни города, ни пиратов. Вместо города — белоснежный дом на берегу, где Изидора томится под монотонные напевы ее приемного отца (Дуарте де Альмейда), бывшего настоятеля монастыря, о том, как он ненавидит женщин. Вместо пиратов — существа, которым мешает превратиться в персонажей декадентской дешевки лишь руисовское чувство юмора: медлительное, подспудное, убаюкивающее. Ангелоподобный мальчик Мало (десятилетний Мельвиль Пупо, с тех пор выросший в звезду первой величины), явившийся ниоткуда, больше всего на свете любит золото и драгоценности. Кажется, из-за них он вырезал и изнасиловал всю свою семью — 7 человек. Он приносит Изидоре освобождение от томления, столь же зверски выпотрошив ее отца и кастрировав рыбака-соблазнителя (Андре Энжель), попользовавшегося бедной девушкой, а потом объявляет себя ее женихом. А внутри слегка напоминающего зомби Тоби (Юг Кестер) живут то ли трое персонажей, то ли гораздо более многочисленная и вздорная семейка: и мужчины, и женщины.
Это не вульгарный фрейдизм, а насмешка над ним. Хотя фрейдизм и вдохновлял некогда первых сюрреалистов. Распознать в фильме параллели с их творчеством — нехитрое дело. Эти распахнутые, словно вырезанные в пространстве окна, эти каменные облака — это же живопись Рене Магритта. А море и скалы напоминают о "фроттажах" Макса Эрнста, изобретшего технику, при которой изображение не рисуется, а протирается на бумаге, лежащей на фактурной поверхности. Но это не плагиат, даже цитатами назвать этот язык не поворачивается. Это просто знак того, что Руис настроен на ту же сюрреалистическую волну, которую ловил Орфей. Сюрреалисты старались писать стихи во сне: так и Руиса легко заподозрить в том, что он снимал свои фильмы во сне. Да и в пророческом даре ему не откажешь: один из Тоби боится пошевелиться, потому что движение одной его руки вызовет землетрясение в Чили, а другой — гражданскую войну в Ираке. Судя по событиям в мире, Тоби не выдержал и пошевелился.
"Город пиратов" (La ville des pirates, 1983)