Радетельское собрание

Концерт история

В зале Чайковского выступил французский ансамбль Les Arts Florissants — один из самых знаменитых и уважаемых коллективов, занимающихся музыкой барокко. Под управлением своего основателя, Уильяма Кристи, "Процветающие искусства" исполнили ораторию Георга Фридриха Генделя "Иеффай" (1752). Российской премьере генделевской оратории не мог не порадоваться СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.

Мы знаем, что пожилой и больной Гендель, работая над "Иеффаем", боролся с прогрессирующей слепотой — и, увы, безуспешно. Мы знаем также, что через три года после лондонской премьеры в Лиссабоне случилось землетрясение, почти уничтожившее иберийскую столицу. Стоит соединить эти обстоятельства и представить себе меру персональной трагедии, которой оборачивается для композитора слепота. Это субъективное, но вот вам объективный факт — именно взволновавшее всю Европу безответной жестокостью сил природы лиссабонское землетрясение, как известно, стало одной из тем вольтеровского "Кандида", в котором фернейский злой крикун издевался над основным постулатом теодицеи Лейбница — "Все к лучшему в этом лучшем из миров". А именно мучительное размышление о путях Провидения и составляет в "Иеффае" — произведении, балансирующем между привычной эстетикой барочно-классицистической драматургии и поднимающим голову Просвещением, самый острый момент.

В исходном библейском рассказе все пугающе просто: племенной вождь Иеффай перед генеральным сражением с аммонитянами дает обет принести Господу во всесожжение то существо, которое встретит его первым по возвращении с поля битвы. Естественно, получив радостное известие о победе, встречать его выходит родная дочь с подружками. Былинная интонация "Книги Судей" по этому поводу прорывается образчиком общепонятной человеческой эмоции ("Ах, дочь моя! Ты сразила меня"), но дает понять, что обет — "бесчеловечный обет", как по ровно такому же поводу выражается персонаж моцартовского "Идоменея", был исполнен.

Преподобный Томас Морелл, снабдивший Генделя либретто для нескольких его ораторий, в этом случае изменил ветхозаветную канву. Дочь Иеффая, которую здесь зовут Ифиса (едва ли не намек на Ифигению Еврипида и Расина), спасена от смерти ангелом, который милосердно превращает человеческое жертвоприношение в обет вечной девственности. Но центральными в смысле своего драматического значения все равно остаются те эпизоды, где персонажи оратории потрясены представляющейся человеку XVIII века жуткой коллизией в духе "Книги Иова", в которой борются друг с другом смиренное "Бог дал, Бог и взял" и отчаянное "Судия всей земли поступит ли неправосудно?". Собственно, этому противоречию и посвящен центральный хор оратории, завершающий второй акт. Но там, что характерно, Гендель собственноручно изменил первоначальную финальную фразу "What God ordains, is right" ("Как Бог повелит, то и благо") на "Whatever is, is right". А здесь уже возможны разные толкования — от благочестивой покорности судьбе до гуманистического пафоса.

Это пространное объяснение, пожалуй, необходимо, чтобы острее почувствовать без преувеличения идеальную трактовку Уильяма Кристи. Никакого высокомерия — у слушателя не было ощущения, что аутентичный Гендель обязательно должен звучать сухо и чванливо. Никакого амикошонства вроде нервных акцентов и драматически рваной фразировки, единственный спецэффект — тремоло контрабасов, резкое и внезапное, как барабанная дробь, обрывающее приветственный хор подруг Ифисы. Все очень постепенно, с очень аккуратными поначалу выступлениями певцов и с демонстративной чередой арий в модной галантной стилистике. Зато можно было сразу оценить уровень приглашенных Уильямом Кристи солистов. Партии Ифисы очень шло сопрано музыкальной американки Кэтрин Уотсон, ее трогательную юную неопытность приятно оттеняло умелое меццо шведки Кристины Хаммарстрем (Сторге, жена Иеффая), смущавшее разве что скромным объемом голоса. Американский контратенор Дэвид Дикью Ли бурно спел несостоявшегося жениха Ифисы Хамора, но все-таки уравновесил непослушность связок сладостным меццо-сопрановым тембром, заставлявшим вспомнить лучших певцов американской контратеноровой школы. В безусловных плюсах оказались баритон Нил Дэвис, безупречно проведший небольшую баритоновую партию Зебула, и, разумеется, тенор Курт Стрейт в роли титульного героя, показанной через изящную стать моцартовского вокала — и притом с полным объемом трагики.

Напряжение нарастало — и прервалось красивым саспенсом антракта посреди второго действия, прямо перед судьбоносной встречей Иеффая с дочерью. А уж дальше было все: ужас, смирение, шекспировский накал и почти достоевский трепет, без всякой насильственности разрешавшийся в счастливом финале.

Оптимизм "Процветающих искусств" убеждал вопреки любому философскому предубеждению, благо и качество оказалось бесспорным: и ласковый компактный звук инструменталистов (приехал в этот раз ансамбль не с камерным составом, как в прошлом году, а с полноценным генделевским оркестром), и хор, с работой которого сложно поставить рядом какой-нибудь из выступавших в Москве в последние годы аналогов, включая даже хористов Тона Копмана.

Еще о приятном: Московская филармония, организовавшая этот концерт (явно не из дешевых, кстати — хотя при текущем уровне финансирования проектов филармонии впору было бы затягивать пояса, но тут подоспела спонсорская помощь), выпустила к нему прекрасный буклет. Где был пропечатан не только сносный русский перевод либретто, но и оригинальный английский текст. Мелочь, но из таких мелочей в общем-то и складывается нормальная концертная культура. Правда, получилось немного в духе ильфовского анекдота про "Британскую энциклопудию" — и на обложке буклета, и в афишах, и в пресс-релизах вместо положенного "Иеффай" красовалось непонятно откуда взявшееся "Иевфай"; спеллчекинг одного-единственного библейского имени, ей-ей, не то чтобы неподъемная задача. Но в сравнении с весом одного из безусловных событий сезона и это безделица.