Театральный сезон в Москве закончился на аншлагах
Под конец сезона два столичных театра выпустили по спектаклю, лишние билеты на которые спрашивают уже за квартал. Очевидный коммерческий успех, выпавший на долю "Милого друга" по Мопассану в Театре имени Моссовета и "Сублимации любви" в Театре Олега Табакова, не внес существенных поправок в уже известные рецепты приготовления сценических шлягеров.
Как только словосочетанием "коммерческий спектакль" перестали пугать детей, выяснилось, что никто толком не знает, что это такое. Стало лишь очевидно, что получаемая прибыль и качество зрелища находятся в более сложной зависимости друг от друга, чем прямая (равно как и обратная) пропорциональность. Сторонние наблюдатели, стоящие на страже серьезного искусства, пугают театры: тактическая материальная выгода грозит стратегическим творческим проигрышем. Оппонентам не договориться, пока не установится строгая терминология и под "коммерческостью" не научатся понимать свойство замысла, а не неожиданный подчас результат.
Между тем поиски секретов достижения именно прибыльного результата ведутся все интенсивнее. Успех капиталоемких мероприятий минувшего сезона, "раскрученных" по всем правилам рекламных кампаний, вроде сатириконовской "Трехгрошовой оперы" или "Варвара и еретика" в Ленкоме, сродни доходам от честного бизнеса: много вложил — много получил. Оба этих театра били на поражение, хотели ошеломить зрителя, отчасти сбить его с толку. Театр Олега Табакова и Театр имени Моссовета действовали проще и надежнее: они вспомнили, что в театр сегодня ходят не театралы, а телезрители.
Сублимируй с нами, сублимируй как мы...
Табаков не скрывал, что пригласил Александра Марина поставить пьесу итальянца Альдо Бенедетти "Сублимация любви" именно как коммерческую, способную собрать полный зал и развлечь его. Никакой особой режиссуры, впрочем, не понадобилось. Более того, вздумай Марин нагружать Бенедетти побочными или потаенными смыслами, случилась бы беда.
Однако дело не в драматургии. Случаются на московских сценах и тексты посмешнее, и интриги покруче. Фрейдистский термин в названии тоже себя не слишком оправдывает: терпкого привкуса тайных пороков в спектакле нет, все сделано просто и без затей. Голодный непризнанный молодой драматург (Виталий Егоров) отдает депутату парламента (сам Табаков) свои пьесы, чтобы тот выдал их за свои и таким образом проложил им дорогу на сцену. Пьесы хороши, и политик почивает на нежданных лаврах талантливого писателя. Идиллию нарушает, естественно, женщина — Марина Зудина. Некогда отвергшая мужские притязания парламентария, теперь она, влюбившись в героев "его" пьес, приходит к нему сама. Но депутата постигает простительная в немолодом возрасте неудача, и тогда настоящему автору приходится заменить на любовном ложе автора подставного. Дама же догадывается об обеих подменах.
В спектакле нет ни спецэффектов, ни визуальных сюрпризов. Бутафорская Пизанская башня посреди сцены ничему не мешает и никому не помогает. Актеры, как говорится, правят ремесло, и именно в этом скрыта нехитрая формула успеха. Табаков будто бы ставит опыт по испытанию собственной популярности на прочность. Вряд ли актер сознательно шел на такой эксперимент, но выглядит это так, как если бы он вдруг задумал, специально не придумывая для роли вообще ничего нового, представить на сцене антологию своих интонаций, жестов, походок, взглядов, гримас. Краткую энциклопедию узнаваемых и проверенных не раз технических приемов. Эту живую книгу публика "перелистывает" с видимым удовольствием.
Зритель сливается с любимым актером по-настоящему, без всяких сублимаций, и ничто им не мешает понять друг друга. Собственно говоря, в этом и заключается "мораль" спектакля: если слава может ошибиться, то любовь всегда находит истинного адресата. Надуть общественное мнение ничего не стоит, а вот женская интуиция (и, добавим, наблюдательность) всегда подскажет правильный выбор. Кстати, это касается не только сценических героинь, но и зрительниц.
Кричали женщины "Долой!"
"Долой Машкова!" — заглушая овацию, надсадно вопила по окончании "Милого друга" дама в третьем ряду партера. Владимир Машков к спектаклю Театра имени Моссовета не имеет никакого отношения. Не было его и в зале. Тем не менее агрессивные возгласы восторженной зрительницы объяснить очень просто: несомненно, ее сердце отныне отдано играющему Жоржа Дюруа актеру Александру Домогарову, и таким способом она пыталась расчистить почетное место театрального секс-символа для своего нового кумира.
Впечатлительные критики в зале ведут себя более прилично, но в кулуарах картинно воздевают очи горе и кричат (не все, конечно) "Караул!", злорадно поздравляя друг друга с очередным симптомом повальной "бульваризации" театра. С другой стороны, что поделать, если действие спектакля и вправду разворачивается на парижском бульваре и по соседству с ним. Но между бульваром Мопассана и бульваром Моссовета лежит "дистанция огромного размера".
У режиссера Андрея Житинкина все упрощено и уплощено, спектакль скользит по сюжету как пригородная электричка от одной платформы до другой. Событийный скелет романа принаряжен острыми репликами, частью понадерганными из текста, частью досочиненными. Это никакая не инсценировка Мопассана, а сериал-комикс. Сыграла ставка на жанр. Для истинно буржуазного зрелища сочинение Житинкина слишком небрежно, слишком незатейливо. Вообще, "Милый друг" сколочен явно наспех, на скорую руку. Стремление в такое высшее общество, которое показано на сцене Театра имени Моссовета, может выдать в главном герое только одно предосудительное качество — дурновкусие. Театр не сочиняет свою версию, а эксплуатирует популярную фабулу, бойко превращая искусную и тонкую прозу для старшеклассниц в универсальное мыльное чтиво. На радость тех самых активных телезрительниц. Им, заготовившим букеты и распахнувшим навстречу новым секс-символам сердца, втолковывать что-либо бессмысленно: любовь зла. Поэтому ограничимся полезными советами для прочих граждан. Отправляясь на "Милого друга", прихватите с собой темные очки и беруши. Первые защитят глаза от невообразимо едких, канареечных расцветок костюмов, в которые облачил персонажей художник Андрей Шаров. Вторые спасут от децибелов, на которые регулярно "врубается" (слово скверное, но точное) музыка Майкла Наймана из гринуэевского "Повара..." Она склеивает предыдущую "серию" со следующей. Громкость и яд цветов действуют как злой перец к некачественному блюду: огонь во рту заглушает подозрительный привкус.
Жорж Дюруа, как известно, поднимался по социальной лестнице, перепрыгивая из одной постели в другую. В спектакле Житинкина, как ни странно, нет ни чувственности, ни даже привкуса любовных интриг. Все это лишь названо и обозначено белым бугром-кроватью в полсцены величиной. Зато сделан ощутимый акцент на второстепенных, в сущности, для Мопассана интригах политических. Колониальные войны и правительственные перетряски занимают героев не на шутку. Социальная сатира оказывается для режиссера столь легкой добычей, что страсть обличения пересиливает все прочие страсти. В финале спектакля даже дешевая уличная проститутка, забыв о своих прямых обязанностях, норовит предстать жертвой милитаризма. Дюруа же, почуявший вкус власти, под конец превращается чуть ли не в брехтовского Артуро Уи. Но тут его прихватывает эпилептический припадок, и карьера вместе со спектаклем обрывается. Почему именно так? — мучают друг друга дотошные театроведы. А нипочему. Чтобы поэффектнее было и чтобы справедливость восторжествовала. Многие это до сих пор любят, а для гостеприимного театра прихоти посетителя — закон. Впору писать на афишных тумбах: "Досуг для господ среднего достатка. Выполним все желания". Тут ничего не возразишь — всяк сублимирует, как может.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ